После этих ее слов я сначала чувствую себя запутавшейся, ошеломленной, оцепенелой и сбитой с толку.
А затем моя кровь холодеет.
Мэри пристально смотрит на меня. Мое лицо сейчас отнюдь не такое бесстрастное, как у игрока в покер. Оно у меня никогда таким не было. Поэтому она наверняка заметила изменения его выражения по мере того, как в моем мозгу проносятся, словно метеоры, все те моменты и обстоятельства, на которые я раньше не обращала должного внимания. Мне припоминается то свидетельство о рождении, на которое я наткнулась, когда мы еще только начали искать Мэри Лэйни, и в котором был такой же год рождения, как у Мэри, и место рождения было таким же, а вот имя — другим: не Мэри, а Марти. Мне также приходит в голову, что удары бейсбольной битой по ее лицу могли — и должны были — вызвать гораздо бо́льшие телесные повреждения. А еще мне вспоминается история, которую она начала рассказывать про песенку «Кукарача».
— Ложь — это ты, — произношу я. — Ложью в этих записях… была ты.
Она внимательно смотрит на меня, но ничего не говорит. Ее дыхание постепенно становится ровным. Притворяться теперь уже нет смысла.
— Тебе следовало выпить какао, — говорит она. — Так было бы лучше.
«Беги, Эмми! Беги! Это твой единственный шанс».
Но бежать мне некуда. Она преградила мне путь к входной двери, а также стоит ближе, чем я, к выходу на террасу. Кроме того, я потратила почти год на то, чтобы найти человека, убившего мою сестру. И вот я его нашла, а потому никуда убегать не буду.
— Ты так и не закончила свой рассказ о часах с кукушкой, — говорю я. — Ты была маленьким ребенком и танцевала под песенку «Кукарача»?
Она пожимает плечами, но ничего не отвечает. Ее перебинтованное лицо и белая рубашка забрызганы кровью. В руке у бедра она держит свое оружие — похоже, скальпель, который она, наверное, украла в больнице.
— Давай я закончу его за тебя, — говорю я. — Твой отец хотел дать тебе то прозвище. Но ты не могла его произнести. Поэтому ты говорила, что ты его маленькая кукушечка. Я правильно изложила?
Я знаю, что правильно. По крайней мере, именно так рассказала мне эту историю Гретхен Свэнсон, когда я, сидя в ее кухне, вдруг заметила фарфоровую фигурку в виде таракана. Единственная разница заключалась в том, что в ее рассказе фигурировала ее дочь, которую она незадолго до этого похоронила.
— Джоэль Свэнсон, — произносит Мэри. — Хорошая девушка. Очень доверчивая.
Я достаю из кармана брелок с красной кнопкой и нажимаю на нее, подавая сигнал тревоги.
— Твои друзья там, снаружи, его не услышат, — усмехается Мэри. — Они сейчас сладко спят и проснутся нескоро.