Для искусства подобные виражи не внове – художники, отстаивающие свой взгляд на мир, водились при любом режиме. И у них всегда было лишь два способа взаимодействия с властью. Либо уйти в жесточайшую конфронтацию, которая может потянуть за собой если не тюремный срок, так эмиграцию, либо раздвоиться, как делал, например, Гойя: на заказ рисовал парадные портреты королевской семьи, для души – адские капричос.
Вот только скульптор-монументалист не может ваять тайком – это ремесло всегда на виду, как памятник в городском парке открыт прохожим, вандалам и птицам… Скульптор при любом режиме зависит от вкуса и денег властителей – иначе всё начнётся и закончится маленькой пластилиновой моделью, которая может так и не стать грандиозной статуей. Сколько всесоюзных конкурсов выиграл Неизвестный – не сосчитать. И ни в одном случае ему не дали осуществить проект – потому что пусть он и лучший, а всё равно – формалист. Ног у скульптур таких быть не должно, лица вообще не похожи… Как говорила ему впоследствии министр культуры Фурцева, «прекратите лепить эти ваши бяки!». Ладно, если человек не может по-другому, но этот-то может и, получается, просто не хочет? Образцовое искусство того времени выставлено в скверах и на площадях, а с формализмом, товарищи, надо бороться.
Переполненный идеями, бурлящий, кипящий мастер, не перестающий работать даже, кажется, во сне, к середине 50-х оттеснён далеко на обочину. Он решает вернуться в Свердловск – хотя бы на время. Поступает учеником литейщика на завод «Металлист». Видели, как прекрасен льющийся металл? Вот вам и счастье, а остальное – не за горами. Весёлый бог работы отвлекает от неудач, благословляя на новые подвиги, ремесло всегда удержит на плаву.
Система, чувствуя сопротивление, отторгает неугодный элемент или же поглощает его – но в случае с Неизвестным сюжет развивался по не известному доселе сценарию. Его прорабатывали и убеждали, запугивали, били (в прямом смысле слова). Уничтожали скульптуры. Присваивали идеи. За всё время, прожитое в СССР, у Эрнста было лишь пять официальных заказов – а проектов, идей, работ столько, что они буквально не помещались в мастерской.
Идеи приходили к нему сами – он их не вымаливал, не было нужды. В 1956 году, в Свердловске, он придумывает «Древо жизни» – обнажённое сердце человечества. Это будет даже не скульптура, а здание, по которому можно ходить, разглядывая детали, проникая в замысел автора… Мощь и многочитаемость – такие же приметы скульптур Неизвестного, как сокрушающая манера говорить – примета самого скульптора. Возражать ему не было смысла – он обрушивал любые аргументы силой логики, он клокотал как вулкан, и казалось, что эта беседа важна для него не меньше, чем искусство. Не только бронза, ещё и графика, иллюстрации к Данте, к любимому своему Достоевскому… Он работал как заведённый; даже когда в мастерскую приходили друзья (и враги, разумеется, – от этих просто отбоя не было), не переставал рисовать. Карандаш безотрывно скользил по бумаге, как лодка, которая утонет, если хотя бы на миг остановится… Объяснять свои идеи вроде бы и не нужно – зритель должен считывать их сам, но при условии, что идея воплощена в скульптуре, а не закрыта накрепко в мастерской.