Кожа мисс Туэ отливала тоном бледных лепестков незабудок, локоны – аквамарина, кисти тонких изящных рук отдалённо напоминали пауков. Она казалась немногим старше меня, но взгляд серых глаз, в которых таял пепел погребальных костров, был очень взрослым. Должно быть, мисс Туэ родилась в знатной и респектабельной семье – в чертах её лица читалась благородная красота аристократки. Чаще всего родители отказывались от маленьких баньши, обрекая их на участь безродных сирот… но её родные, видимо, не отказались. Да только в конце концов, не выдержав предубеждения и страха окружающих перед фейри , а особенно перед теми, в чьей власти видеть чужую смерть, – девушка предпочла сбежать из дому с циркачами, не чуравшимися «уродов» вроде неё.
Не забыв прихватить пошитые для неё наряды.
Окинув меня с головы до ног оценивающим взглядом, баньши, затянувшись, oтняла трубку ото рта. Выпустила струю сладкого ароматного дыма – и мундштуком указала мне на табурет по другую сторону стола, напротив себя.
– Присаживайтесь, – приятным грудным голoсом велела она.
Я села, глядя, как баньши, сделав последнюю затяжку, откладывает трубку на скатерть.
– А плата? – спросила я.
– Плата после. Столько, сколько сочтёте нужным,и лишь если останетесь довольны результатом. Не одни благородные леди пекутся о своей репутации. – Мисс Туэ положила ладонь на стол, внутренней стороной кверху. Сама ладонь была не больше моей, но вот пальцы – раза в полтора длиннее положенного. – Рука. Всегда начинаю с неё.
– Не уверена, что хочу знать, сколькo мне осталось жить.
Её серые губы исказила тонкая, ускользающая усмешка.
– Нам запрещено открывать смертным планы Владычицы Предопределённости. Та баньши, что сделает это, потеряет дар и вскоре уйдёт за грань. Я не скажу вам срока, отпущенного вам, но мне подвластно видеть куда больше этого.
После секундного колебания я всё же вытянула руку, положив её на стол так, чтобы моя ладонь легла поверх ладони баньши, сухой и тёплой. Мисс Туэ налегла грудью на стол, склонившись вперёд, с интересом всматриваясь в глубокие линии, иcпещрявшие мою кожу.
– Что сперва? – последовал вопрос. – Жизнь или любовь?
– Любовь, – облизнув губы, тихо проговорила я.
Она снова усмехнулась: с лёгким снисхождением. Сощурилась.
Широкие рукава её платья доставали только до локтя, и потому мне было отлично видно, как на руке баньши медленно проявляются тонкие линии, сияющие нежной сиренью. Будто впечатанные в голубую кожу, они складывались в узорчатую филигрань, обвивая руку затейливой вязью – от кончиков длинных пальцев до предплечья; сиреневый свет пробивался даже сквозь ткань.