— Очень за вас рада, — брякаю прежде, чем понимаю, кому это говорю.
Краснею. Но Фероуз смеётся, в его тёмных глазах плещутся искорки веселья. Он удивительно добродушен для слуги узурпатора. Я стискиваю зубы, чтобы не произнести это вслух. И хотя Фероуз сказал, что мной не заинтересован, он смотрит очень-очень внимательно. Его сухой палец касается моей брови и очерчивает. От этого бросает в дрожь. Палец скользит по нижнему веку, задевая ресницы. Я отскакиваю, и маг с усмешкой (всё ещё тёплой, никакого сравнения с ухмылками Вездерука) убирает руки за спину.
— Прости, что напугал, у тебя очень красивый цвет глаз. И необычный для этого города.
Он прав: в столице много серо- и голубоглазых коренных жителей королевства, не меньше темноглазых завоевателей и их отпрысков.
— У меня в роду были загоряне, — поясняю свой вызывающе-жёлтый цвет глаз.
Или золотой.
Или цвет подсолнухового мёда.
Бесовский цвет.
Как только мои глаза не называли.
Мне больше нравилось «золотой», но в доме Октазии на комплименты рассчитывать не приходится.
— Когда ты родилась?
— Весной второго года.
В его взгляде мелькает разочарование.
— Ну что ж, — Фероуз окидывает меня пристальным взглядом, особенно задерживаясь на тонком ошейнике и на груди. — Тяжело, наверное, здесь живётся такой хорошенькой девушке.
— Вы весьма прозорливы, господин.
Он продолжает смотреть на грудь. Интересно, маги видят сквозь одежду? Опускаю взгляд и заливаюсь румянцем: мокрый лиф плотно облепил груди и торчащие от холода соски. Спешно прикрываюсь руками.
— Господин, — голос дрожит от негодования. — Прошу обратить внимание на мой ошейник: я в долговом рабстве. А это значит, я подданная со временно ограниченными правами, а не собственность. Не надо на меня так смотреть. Это… это…
— Возмутительно? — Фероуз насмешливо смотрит мне в глаза. — Пожалуй, ты права, маленькая почти рабыня.
Я вспыхиваю сильнее.
— У меня внучка твоего возраста. — Он одёргивает звёздный плащ и усаживается в кресло.
— И это повод пялиться на мою грудь?
— О нет, ни в коем случае.
Я должна пылать от гнева, но он гаснет в исходящем от Фероуза добродушии. На церемониях он казался грозным, беспощадным, а сейчас трудно поверить, что когда-то он мановением руки убивал целые отряды или выносил ворота среднего размера крепости. И одежда ему слегка великовата, что добавляет несерьёзности.
— В вашем возрасте пора вести себя пристойно, — надуваюсь я.
Октазия влетает разъярённой кошкой:
— Как ты смеешь грубить самому старшему магу? — С круглыми от ужаса глазами она бросается ко мне.
И останавливается: Фероуз хохочет, постукивая смуглой ладонью по подлокотнику.