Последние слова Жоры заглушил недовольный шум.
— Что он говорит?
— Вы прославляете фундаментальное старьё!
— Так мы с места не сдвинемся!
Жоре не дали сказать, оттеснив его вглубь толпы.
И тут все горести и трудности последнего времени выплеснулись у меня разом.
— Да как вы смеете! Вы мните себя образованными и культурными людьми, а ведёте себя как невоспитанная толпа где-нибудь на рынке! — воскликнула я, теряя контроль над собой.
— Да она оправдывает язычество…
Я в отчаянии посмотрела на растерянного Максима.
Тот в исступлении крикнул:
— Да раскройте вы свои сердца и души! Может тогда вас тронет красота!
— Всё это уже устарело! Кому нужна ваша древность!
Я глянула на подошедшего Штенберга умоляюще.
И это сыграло свою роль.
Он поднял руку, и все затихли. Авторитет его был непререкаем.
— Товарищи, не забываем о той высокой оценке, которую дал древнегреческому искусству Маркс. В частности, он писал: «Почему детство человеческого общества там, где оно развилось всего прекраснее, не должно обладать для нас вечной прелестью, как никогда не повторяющаяся ступень?» И это святые слова, товарищи, это руководство к действию! Мы не говорим, что опираясь на прошлое, мы творим будущее. Мы утверждаем — опираясь на лучшее прошлое, мы создаём замечательное и великое будущее! Так что — принимаем с открытым сердцем!
Грянули аплодисменты.
Попросил слова писатель Алёшин:
— А мне нравится эта картина! Она отражает идеал женщины. Тот идеал — очаровательной и одновременной сильной женщины, который так нужен новому обществу. А без идеалов общество не построишь!
Слова писателя понравились, даже кто-то крикнул «браво!»
После аплодисментов Алёшину вся толпа двинулась дальше.
***
Торжественный ужин состоялся поздним вечером на даче Штенберга.
Зал заливал свет хрустальных люстр. Блестели инструменты музыкантов — был приглашён джаз — банд Александра Цфасмана, порадовавший джазовыми транскрипциями сочинений композиторов-классиков, блюзами и спиричуэлс. Тогда всё это было новым и воспринималось как нечто необычное и полузапретное.
Все ожидали приезда великого начальства. И оно прибыло — в виде серьёзного, с бледным лицом и плотно сжатыми губами товарища Барабанова. Он был в кителе, галифе, в кожаных коричневых крагах. Шёл под руку с женой, которая была известным искусствоведом и даже произнесла краткую речь.
За Барабановым катился его помощник — бесцветный кругленький мужчинка в костюме и шляпе, с большим кожаным портфелем в руке.
Когда все уже были за столом, прибыл и немного опоздавший гость — высокопоставленный работник ОГПУ Глеб Боков.