Конечно, возросшая из турецкого селения Хаджибей Одесса была не Петербургом и не Москвой, но она не была опостылевшим Кишинёвом. Её градоначальники Дерибас и Ришелье потрудились, чтобы придать городу у моря европейский облик.
Генерал Инзов не посмел задержать Пушкина, и вскоре тот уже писал брату Льву из Одессы восторженное письмо:
«Мне хочется, душа моя, написать тебе целый роман — три последние месяца моей жизни… Я оставил мою Молдавию и явился в Европу. Ресторация и итальянская опера напомнили мне старину и, ей-богу, обновили мне душу. Между тем приезжает Воронцов, принимает меня очень ласково, объявляет мне, что я перехожу под его начальство, что остаюсь в Одессе…»
На новом месте у поэта возникли новые увлечения. На этот раз предметом его обожания стала итальянка Амалия Ризнич. С ней Пушкин познакомился ещё весной во время краткого пребывания в Одессе. Она приехала из Италии вместе с мужем — крупным коммерсантом. Привыкшая к блеску и роскоши, Амалия устраивала в своём особняке вечера для избранных людей города. Пушкин сделался её постоянным гостем.
Там же, в гостиной итальянки, он встретил Александра Раевского. Теперь Александр служил при Воронцове адъютантом.
Зашёл разговор о семье графа, его жене, Елизавете Ксаверьевне.
— Ах, Пушкин, ты не представляешь, что это за женщина! На своём веку я видел многих, но такой прелести не встречал, — признался Раевский, и его холодное, неулыбчивое лицо неожиданно потеплело, в уголках тонких губ обозначилась улыбка. — В ней всё прекрасно! И лицо, и голос, и шея…
— Похоже, Александр, ты в неё влюблён, — высказал догадку Пушкин.
— Ты прав. — Лицо Раевского вновь стало холодным. — Не влюбиться в неё невозможно. Но я служу у графа. К тому же при мне и жена. Она у меня строгая. Это тебе, холостяку, всё доступно.
— Знаю, знаю, — улыбнулся Пушкин. — Жена строга, а сам не сводишь глаз с итальянки. Я узрел…
— Дай ты, Александр, к ней сам неравнодушен.
— Я свободен, мне дозволительно.
Об Александре Раевском отзывались как о человеке недобром, чрезмерно любящем себя. Кроме того, слава Пушкина вызывала в нём зависть. Поэт же — искренний, доверчивый, с распахнутой душой — верил в доброту каждого.
В один из дней от графа Воронцова последовало приглашение.
— В субботу состоится вечер, и мы надеемся видеть вас, — со свойственной ему учтивостью сказал он Пушкину.
Воронцовы стояли вблизи парадного входа, принимая гостей. Граф, как всегда, был в мундире, но на сей раз в парадном, с эполетами, с голубой через плечо лентой, на груди поблескивали ордена, тонко звенели медали. В нём, седовласом, с худощавым лицом аскета, на котором темнел рубец ранения, как бы объединялись мужество и ум, решительность воина и обходительность.