— Слышал.
— Вот их туда — на минные поля, голод и гонит. По городу кое-где слух прошел, что летом за мясокомбинатом капусту сажали, а убрать будто бы всю не успели. Вот они и идут — капусту мерзлую искать. И эти тоже, — он кивнул на раненых, — искали. И на наши противопехотные мины напоролись! Потому что охрана минированных участков поставлена из рук вон плохо! Это безобразие! За это надо предавать суду военного трибунала! За это…
— Разрешите идти?
— Идите. И все так и доложите…
Старший военфельдшер откозырял и вышел.
Что такое противопехотная мина, — Витька знал. Жестяной, а часто и деревянный, фанерный ящичек граммов па двести тола, с взрывателем нажимного действия. Лежит, стерва, еле прикрытая землей, снегом… Лежит и ждет, когда кто наступит. Тогда взрывается. Часто и не убивает даже — калечит. Ступню оторвет, пальцы ноги. Выводит из строя…
…Из-за домов вверх по небу лезло громадное белое облако. Оно казалось таким твердым, плотным — бери нож и отрезай ломтями, складывай горкой один на другой. Витька засыпал и опять видел один из дней сентября. Их тогда привели строем в столовую возле Литейного — обедать. Они стояли у входа, ждали своей очереди и смотрели. «Юнкерсы» уже отбомбились, улетели. Был ясный вечер. Солнце заходило. А из-за домов все лезло и лезло вверх по небу белое плотное облако. Немцы тогда врезали по складам у Московского вокзала. Склады горели. Облако росло. От заходящего солнца оно становилось нежно-розовым. Стояло в ночи и светило. Тогда «юнкерсы» прилетели снова… И еще раз врезали…
Город в ту осень напрягал все силы. Формировались новые дивизии. Витькина часть размещалась в зданиях у Обводного канала. Потом его, как чертежника, взяли в штаб полка. Перед этим он оказался в роте, которой командовал рослый старший лейтенант, с орденом Красного Знамени на груди. Тогда это встречалось редко. Старший лейтенант знакомился со своими бойцами-ополченцами, присматривался… Тут были всякие… Однажды утром он вывел всех во двор школы, где они тогда стояли. Обошел, оглядел. Скомандовал: вокруг школы бегом — марш! Побежали. Витька бежал бодро, с удовольствием. Как-никак — в душе крепла уверенность: одолеем немца. Ведь армия же! Сила! Вдруг — стой! Топот вразнобой. Крики — доктора! Доктора! Все кинулись к подъезду. Никогда, наверно, Витька не забудет лица упавшего, что лежал недвижимо на земле у ступенек. Бледное, очень бледное, но уже какое-то успокоенное, и оттого — странное. Гримаса боли уже ушла, лицо словно омыла какая-то неведомая волна… Потом объяснили: разрыв сердца, мгновенная смерть. «И не сказал! Не сказал! Ничего не сказал! — все повторял и повторял с каким-то отчаянием, с надрывом старший лейтенант-краснознаменец. — Не сказал! Не захотел сказать! Бежал, бежал!..»