— А где он, этот ваш Пшонь?
— Он такой же наш, как и ваш. В школе, спит в спортзале.
— А ну-ка веди меня к этому пасквилянту! — решительно велел Крикливец.
— Я и сам теперь хотел бы с ним переброситься словом-другим, — сверкнул глазами Гриша.
Мотоциклом не поехали, чтобы преждевременно не спугнуть Пшоня, пошли в школу пешком. Занятий в классах еще не было, потому что школьники помогали убирать кукурузу, в спортзале, улегшись на поролоновых матрацах, сладко спал Пшонь под громкую музыку телевизора, на экране которого слегка одетые девушки (только на ногах толстые полосатые носки) крутили модную аэробику.
Гриша выключил телевизор, и Пшонь сразу проснулся. Сел, недовольно повел заспанными глазами, пошевелил острыми усами.
— В чем дело?
— Ваша фамилия Пшонь? — сурово спросил Крикливец.
— Не Пшонь, а Шпонька! — крикнул тот, но на Крикливца не действовали никакие восклицания.
— Это ваша работа? — показал он листки про динозавров в Веселоярске.
— А если моя, так в чем дело? — подскочил Пшонь.
— Почему же вы подписываете «Шпугутькало»?
— Потому что я Шпонька, а Пугутькало — моя девичья фамилия.
— Ну, чудеса! — хмыкнул Гриша. — Так вы были еще и девицей?
— Не ваше дело, кем я был и кем буду! И нечего тут скалить зубы. Я привык не смотреть на чужие зубы, а показывать свои.
— Не видно, — спокойно заметил Гриша.
— Вы еще молоды и не видели, так я уж постараюсь показать!
Крикливец почти с любопытством рассматривал Пшоня.
— Послушайте, — хмуря брови, сказал он, — вы понимаете, что ваша деятельность противозаконна? Я официально предупреждаю вас…
— Го-го! — нацеливаясь на него усами, посмеялся Пшонь. — От предупреждений еще ни у кого живот не болел. А я тут наведу порядок! Пришли — вот и хорошо. Я сам уже хотел идти либо к одному председателю, либо к другому. Мне нужны доски.
— Собираетесь умирать? — поинтересовался Гриша.
— Что значит — умирать?
— Тогда зачем же доски? Я думал, на гроб.
— Меня никому похоронить не удастся! Я очень живучий!
Окуней бы на тебя ловить, подумал Гриша, но одернул себя за такие несусветные мысли, потому что его общественное положение не давало права сравнивать человека с наживкой, даже такого, как Пшонь. А какую кару можно было бы для него придумать? Если блоху увеличить в тысячу раз, она станет такой, как сковородка. Вот бы такое миллионокусачее чудовище напустить на этого кляузника! Это был бы уже не детский талатай.
Гриша с надеждой посмотрел на Крикливца: может, хоть тот как-то напугает этого нахала? Но Крикливец, видно, тоже впервые в жизни встретился с таким экземпляром людской породы и немного даже растерялся. А Пшонь тем временем еще сильнее распоясывался.