— Лимитрофы? — крикнул кто-то из рыбаков. — Что это такое? Это оскорбление! Мы!..
— А кто же вы такие? — засмеялся им вслед Гриша, а Рекордя посоветовал: — Исчезни и больше не попадайся мне на глаза.
— У меня — жетон!
— Исчезни вместе с жетоном и с дружком своим Беззаботным! Я еще в район позвоню!
— Подумаешь, начальство! — пробормотал Рекордя, вертя ключиками уже не от себя, а к себе.
Ганна Афанасьевна принесла еще ворох бумаг, и Грише уже было не до Рекорди.
Он углубился в официальные бумаги и только теперь наконец спохватился: что же это с ним, и как, и почему? Сон или смех, смех или сон, и откуда на него такое наваждение?
Бумаги ужаснули его количеством, размерами, угрожающим тоном, загадочностью, а более всего — ненужностью. Белые и синие, красные и рябенькие, узенькие и широкие, как стол, тонкие до прозрачности и жесткие, как обложки, разграфленные и разрисованные, с главами и параграфами, с пунктами и подпунктами, с правилами и исключениями, срочные и длительного действия, однодневные и рассчитанные на перспективу; бумаги с требованиями, напоминаниями, предупреждениями, вопросами и призывами, просьбами и угрозами. И все это сыпалось на головы мизерного аппарата (председатель и секретарь!) сельского Совета от организаций доминирующих и контролирующих, регулирующих и координирующих, перворазрядных и подчиненных, консультативных и декларативных, престижных и странных…
Смех и горе! Гриша хотел подбежать к окну, чтобы вдохнуть свежего воздуха, но вовремя вспомнил о босой оппозиции. Неужели сидят до сих пор?
— А нет ли здесь, Ганна Афанасьевна, такой бумаги, в которой бы спрашивали, над чем смеются на нашей территории, и чтобы поквартально, а то и по месяцам? — обратился он к секретарю.
— Да что вы, Григорий Васильевич! — испугалась Ганна Афанасьевна. Разве такое возможно?
— Значит, нет? Жаль. А то бы мы ответили… Ну, ладно. А катушка ниток десятого номера у вас найдется?
— Можно посыльного в сельмаг направить.
— Попросите, пускай купит. Вот деньги. Брал для обеда, но, вишь, пообедать мне сегодня не удалось…
— Надо делать перерыв, — посоветовала Ганна Афанасьевна.
— Забыл.
— Завтра я вам напомню.
— Благодарю.
Ганна Афанасьевна ушла, а в кабинет проник неслышно, будто чума, товарищ Пшонь.
— По-моему, я вас не вызывал, — сказал Гриша.
— А я сам пришел.
— Недавно же виделись.
— Это было вчера.
— Вы там уже успели вступить в конфликт с директором школы?
— Не я, а он со мной вступил в конфликт! Но не на того напал! Я ему не колокол! Я никому колоколом не буду! Я не позволю!
— Колоколом? — Гриша ничего не понимал. — Каким колоколом? По-моему, вы морочите мне голову.