Я прислушался. Из глубины дома, видимо с кухни, доносилось негромкое позвякивание посуды.
Я недолго боролся с искушением. Поднялся с кресла, подошел к стене и снял со стены один из кинжалов. Вынул его из ножен: похоже, серебро с инкрустацией и потускневшими от времени самоцветами. Покачал тяжелый клинок в руке, потрогал ногтем широкое, необычно изогнутое лезвие: как бритва.
И у меня перед глазами сразу же возникли четыре совершенно параллельных, сверхаккуратных разреза, оставленных неизвестным оружием на горле Пахомова.
– Я бы на вашем месте, Петр Петрович, этого не делал, – раздался сзади голос Бутурлина.
Он появился в дверях с подносом в руках – я отчетливо видел его отражение в стекле книжного шкафа. На подносе стояли небольшие фарфоровые чашки и медная джезва с кофе.
– Почему же? – поинтересовался я, не оборачиваясь.
– Некоторые кинжалы отравлены.
– И этот? – спокойно спросил я.
– Это работа сирийского мастера. Шестнадцатый век. Вам повезло – он не работал с ядами.
– А не боитесь вот так – держать дома отравленное оружие? А если вдруг дети возьмут поиграть?
– Не боюсь, – тоже спокойно ответил Бутурлин. – И сын с невесткой, и внучка достаточно взрослые люди. Домашние мои к оружию не прикасаются, знакомые – тоже. Все мои друзья знают про особенности этой коллекции. А посторонние у меня бывают крайне редко. Дом – на сигнализации. Кстати говоря, Петр Петрович: подробная опись моей коллекции с фотографиями лежит где-то в вашем департаменте.
Последнюю фразу Бутурлин добавил как бы между прочим. Но в ней отчетливо слышалась скрытая язвительность. Я промолчал. Аккуратно повесил кинжал на место и снова уселся в кресло.
Бутурлин подошел к овальному низкому столику, поставил на него поднос. Разлил кофе по чашкам. Сел в кресло и закинул ногу на ногу, аккуратно поддернув брючину. Достал из стоящей на столике деревянной сигаретницы короткую толстую папиросу и неторопливо закурил. По комнате поплыл ароматный запах трубочного табака. Бутурлин пододвинул сигаретницу ко мне:
– Угощайтесь. Я сам их набиваю.
– Спасибо, Николай Сергеич. Я привык к своим, – вежливо ответил я, доставая из кармана пиджака пачку "Мальборо" и закуривая. Потом я осторожно взял с блюдца фарфоровую чашечку с кофе и сделал глоток. Кофе был превосходный.
– Внимательно вас слушаю, – сказал Бутурлин.
– Вы дружили с убитым? – спросил я.
– Это сильно сказано, Петр Петрович. Скорее, мы были хорошими знакомыми, можно сказать, приятелями, – подумав, ответил Бутурлин. – В бытность мою директором детского дома Пахомов, который всю жизнь проработал егерем в нашем охотхозяйстве, частенько наведывался к нам. Человек он был одинокий, бездетный. Но тем не менее – добрейшая душа и сделал для моих воспитанников много хорошего. Он прекрасно знал и понимал лес. И зверя тоже. Вы понимаете, что я имею в виду?