На какое-то время я, наверное, потерял сознание, потому что дальше я ничего не помню. Когда я пришел в себя, то понял, что лежу на берегу, на траве, а рядом сидит дядя. Он чихал, кашлял и плевался совсем как его старенький подвесной мотор, а его лицо и губы были какого-то странного синюшного оттенка. Глаза дяди налились кровью, дыхание было тяжелым и частым, но он улыбался.
Опустив взгляд, я взглянул на свою ногу, но она была на месте – мне удалось даже пошевелить пальцами. Убедившись, что у меня ничего не сломано, я снова вытянулся на траве и заплакал.
Сквозь слезы я почувствовал, что дядя обнял меня за плечи и прижал к себе. Сердце у него стучало как сумасшедшее, к тому же он никак не мог отдышаться.
– Дядя… – Я потянул его за мокрый рукав и заплакал еще сильнее. – Дядя Уилли… Ты же мог… мог умереть!..
Он попытался усмехнуться, но только выплюнул очередную порцию мутной воды.
– Не мог, – проговорил он наконец. – Один раз я уже был мертв, а дважды не умирают.
– Но… но ты оставался под водой больше трех минут!
– Правда?
Я показал ему на циферблат часов и кивнул.
– Что ж… – Рукавом рубахи он вытер выступившую в уголках губ пену. Рубашка у него была изодрана буквально в клочья – очевидно, он цеплялся ею за подводные корни и сучки. – Для меня это определенно рекорд.
За время моих скитаний по приемным семьям и интернатам я не раз сталкивался с мужчинами, которые должны были стать моими воспитателями и опекунами. Они были очень разными – эти люди, но у них была одна общая черта: все они много обещали и нарушали слово еще до того, как я успевал поверить в обещанное. В конце концов я научился обращать на них и на их слова не больше внимания, чем на прилипший к подошве комочек жевательной резинки.
До сегодняшнего дня.
– Но… почему?
Дядя снова прижал меня к себе, так что его лицо оказалось в нескольких дюймах от моего, потом отвел в сторону упавшие мне на глаза волосы и вытер мои слезы согнутым грязным пальцем. Я видел – он изо всех сил старается улыбаться, но его дыхание все еще было затрудненным и хриплым. В конце концов дядя снова откашлялся и сплюнул. В его глазах промелькнуло какое-то странное выражение, и на мгновение я увидел перед собой сломленного и несчастного человека, которому очень одиноко жить в этом мире. Совсем как мне.
Наконец он сказал:
– Потому что у меня нет никого дороже тебя, Чейз.
И вот тогда, в объятиях этого странного человека, который неловко, но крепко прижимал меня к своей груди, я впервые позволил себе надеяться, что мой настоящий отец никогда не объявится.