– Пахнет! Разит, я говорил. Только не очень я, Нефедов, верю, что на классовой почве можно человека убить.
– Красного террора тоже не было? Вы у товарища Розановой спросите. Прочтет лекцию.
– Так это когда было. Революция, гражданская. Война – это совсем другое дело, Нефедов. Сейчас время мирное. Сейчас бесит гражданина сосед из «бывших» – так гражданин на мокруху не пойдет. Он сигнал компетентным органам подаст.
– В гражданскую, говорите, они все служили. Ну-ну.
– По одну сторону, Нефедов, по одну! Даже этот Баторский. Он к красным практически сразу перешел.
– Практически или сразу?
– Понимаешь, не сложилось у меня впечатления, что товарищ Жемчужный – такая уж белая кость, голубая кровь. Ну служил в царской армии. Но на балах в Зимнем не танцевал, в особняках не жил. Не гвардия даже – армейская кавалерия. В офицеры поднялся, может, вовсе из солдат. Это я по его послужному списку еще завтра уточню. Но думаю, не ошибаюсь. Чего?
Нефедов поставил кружку.
– Вот у нас служила наездница, Вероника Изумрудова.
– Ты же говорил, братья Джиоевы.
– Нет, Джиоевы показывали джигитовку. А она, значит, всякие сложные штуки: лошадь у нее делала реверансы, вальс танцевала – такие дела.
– Ну?
– Запрягли, что ли? – передразнил Нефедов.
Зайцев нахмурился совсем не поэтому. Изумрудова. А тот – Жемчужный. Как курсант Кренделев сказал: что за фамилия такая, в оперетте выступать. Или в цирке.
А Нефедов вел дальше:
– Потом через Финляндию убежала. В Париже теперь, говорили. Графиня Безбородко она была, Вера Безбородко. А никакая не Вероника Изумрудова. И выездке училась по своей графской прихоти, у лучших французских наездников.
– А чего ее в цирк-то понесло? Тоже по прихоти?
– А революцию пересидеть. Никто ж не думал, что это надолго. Платили продуктами опять-таки. Плюс гастроли по губерниям, пока в Петрограде голод был.
– Ну, Нефедов, и цирк у тебя был. Прямо какая-то человеческая комедия. Чего ни скажу, все уже было у вас.
– Шапито. Человеческое шапито, – вдруг произнес Нефедов. Зайцев глянул на него удивленно. Но круглое личико снова стало сонным, совиным.
– Как скажешь, – пробормотал Зайцев, отхлебывая пиво. – Только завтра мне без тебя никак. Завтра я с оставшимися восьмерыми побалакаю. А ты прошвырнись еще раз по остальным. Покрутись, порасспрашивай. Где были, когда Пряник к вокзалу подкатил. Что поделывали. Насчет Жемчужного спроси. Братство – это хорошо, но где-нибудь они осечку дадут. Где-нибудь запутаются. Допустим, они заранее обо всем договорились. Дисциплина дисциплиной, но их там почти две дюжины. Не двое, а две дюжины! Как ни сговаривайся, а вероятность осечки растет. И мы ее упустить не должны.