Он хотел добавить: «Никто больше не причинит вам вреда». Но счел за благо вообще не упоминать вред. Не напоминать.
«Вдобавок кто-то из этих мерзавцев заразил ее гонореей», – сказал врач.
– Их всех постигнет жесткое, заслуженное наказание. Не сомневайтесь. Вплоть до смертной казни.
После чубаровского дела (группового изнасилования несколько лет назад в Чубаровом переулке) сомневаться в этом действительно не стоило. Заводилы тогда получили вышку. Остальных закрыли на много лет.
– Что вам от меня надо?
Голос из-под одеяла был глухим и таким же, как одеяло, серым.
Зайцев и Самойлов переглянулись. Зайцев привык защищать право мертвых – убитых. А утешать – живых, родственников жертвы. Несчастных, огорошенных, страдающих – и все же живых. Но здесь… Она была живой: дышала, говорила, ела. И все-таки мертвой тоже. Живому человеку этот серый голос, эти каменные плечи принадлежать не могли. Как с ней говорить – было не понятно. В глазах Самойлова Зайцев прочел ту же растерянность.
Зайцев кашлянул.
– Следственно-розыскные мероприятия требуют опознания, – пояснил он, надеясь, что казенный язык послужит вроде толстого мутного стекла, глядеть сквозь которое на преступление ей будет не так больно.
Каменные плечи. Стук дождя. Никакого ответа.
Опознали, на самом деле, сами же обитатели домов. Банду молодых горлопанов знали хорошо – дружно боялись, дружно ненавидели. И взяли – тоже всех. На кого только показали жильцы.
Но взять хулиганов по совокупности, так сказать, заслуг это одно. Провести по конкретному делу – обвинению в групповом изнасиловании – здесь все же требовались слова жертвы. Показания. Опознание.
– Взгляните, – мягко спросил Зайцев. Но опять почувствовал, что звук его голоса, мужского голоса, ей омерзителен.
Самойлов вдруг подскочил к кровати.
– Товарищ Петрова! Вы комсомолка! Прекратить нытье!
Рывком дернул серое одеяло. Петрова громко, как заяц, вскрикнула. Фигурка на кровати оказалась крошечной и тут же сжалась в позу эмбриона.
– Самойлов, ты что! – заорал Зайцев.
– Прекратить хныкать, Петрова! – рявкнул Самойлов на ее тоненький, непрерывающийся крик. – Ты бандитов своим нытьем покрываешь! Ясно? – Он встряхнул ее за плечи, она захлебнулась собственным голосом. – Ты комсомолка! Не жертва! Ты – обвинитель!
Зайцев выронил папку, снимки разлетелись по полу. Он тщетно пытался поймать Самойлова за руку. Поймал. Оттащил. Выволок из палаты.
– Ты что, рехнулся?
Самойлов его оттолкнул:
– Ты рехнулся! В четвертый раз уже сюда! В четвертый! Заколебала! Можно подумать, конец света! И похуже бывает! Молодая девка, а…