На шум уже бежала больничная сестра в белом колпаке. Недобро глянула на обоих, скрылась в палате.
Зайцев вполне понял Самойлова. Но.
– Так нельзя.
– Так только и надо! – брызнул слюной Самойлов. – Нытьем ей не поможешь! Если она вот так, значит, бандиты эти своего достигли! Значит, сдалась! Значит, все мы зря! Они победили! Значит, на хрен все это.
– Угомонись, Самойлов! Угомонись.
– Да я бы падаль эту, сволоту эту сам бы без всякого суда своей рукой перестрелял…
– Я тоже, – честно признался Зайцев. – Я тоже. Но нет такого «я», нет «мы». Есть правосудие.
– Болтовня!
– Иначе мы от них ничем отличаться не будем. Ничем. Такое же зверье.
Лицо Самойлова налилось красным. Он только пыхтел.
– Ну, Самойлов… Ну!
– А она… Неужели она не понимает?..
Он помотал головой. Обмяк. Зайцев толкнул его к подоконнику, хлопнул по плечу.
– Я сейчас.
Он тихо притворил за собой дверь палаты. Сестра щелкала ногтем по шприцу с мутной жидкостью. Бросила на Зайцева уничижительный взгляд. Неодобрительно качнула головой. Но ничего не сказала. Выпростала, вытянула безвольную белую руку Петровой, перетянутую резиновым шнуром. Нашла иглой вену.
Зайцев принялся собирать с пола карточки. Старался при этом не встречаться с ними взглядом. Современная наука давно развеяла старинную немарксистскую теорию криминалиста Ломброзо о том, что есть якобы «тип преступника» и будущих нарушителей закона можно вычислить по внешности. Но здесь Зайцев должен был признать, что в теории Ломброзо что-то есть: морды были те еще. Снимки вопили: виновен!
Зайцев невольно задержал взгляд на последнем. Все черты лица на месте, но будто чуть расползлись, словно природе не хватило последнего усилия, чтобы получился человек. Вышел монстр. И ведь наверняка никакой мистики, сплошная химия да биология – алкоголь в трех поколениях. Спросить бы вот хоть эту медсестру.
Но безбровый – из-за низко надвинутого колпака – взгляд быстро велел ему убираться.
Самойлова он нашел на лестнице. У значка «Просьба не плевать и не курить». Самойлов дымил, часто и глубоко затягиваясь. Лестница, благо, была пуста.
– Значит, будет и пятый раз, – сказал Зайцев.
Самойлов выдул из ноздрей два сизых клыка дыма. Фыркнул.
– Давить эту сволоту надо. На месте. А не судить.
Зайцев сел на подоконник, положил папку на колени.
– Так ведь давим, Самойлов. – Он приподнял папку. – Тут трети вышка светит, если не половине. Остальные на строгач пойдут. Считай, никогда уже в общество не вернутся. Не надо было на нее орать.
Самойлов цыкнул в урну, следом полетел окурок.
– Глянь, Зайцев: знак нельзя, а урна стоит. Значит, не верят в человека, а? Они этой урной уже на правонарушение толкают.