– Пропустил.
– Ну ладно.
– Шестой. Пятый. Одиннадцатый. Извини, опять путаница в снимках.
В дверь снова постучали.
– Да! – сердито крикнул Зайцев.
– Ты сегодня нарасхват. Народный артист прямо, – отметил Самойлов.
Стук повторился.
– Входите! – сердито крикнул Зайцев. – Кто там такой робкий?
– Вот что. У тебя там проходной двор. Мы так до вечера не кончим. Давай или ты ко мне подскочи. Или я к тебе. – Терпение у Самойлова иссякло.
– Ладно-ладно, нервные люди. Пиши давай.
В дверь тихо вошла девушка: блузка с круглым воротничком, стриженые волосы. Конторская, сразу определил он. Может, из новых машинисток здешних. Кивнул подбородком: садитесь пока. Тихо села, не сделав обычного женского движения подвернуть юбку. Не похожа на здешнюю: для машинистки угрозыска одета больно хорошо.
– Четвертый. Третий. Второй. – Зайцев хотел уже отложить снимки. Передумал. – Первый тоже.
Самойлов высыпал там у себя очередную порцию цифр.
– И двенадцатый. Указали двенадцатого?
– Странно, – вдруг ответил Самойлов.
– Что?
– По протоколу она сперва вроде о девяти говорила.
– Ну?
– А у тебя… раз, два, три. – Дальше пошло хмыканье. – У тебя двенадцать получается.
– Не у меня, а у нее, – раздраженно поправил Зайцев.
Черт! черт! черт! – выругал он себя: такую простую вещь и не проверил. Все из-за чертова Крачкина. Из-за конторщицы этой дурацкой. Прикрыл трубку ладонью:
– Вы себя хорошо чувствуете?
Вид у машинистки был какой-то томный. Она уронила руку на стол – клацнули пуговки, но ответила:
– Хорошо.
– Так что? – не отставала трубка.
– Самойлов, хочешь, сам иди к Петровой в больницу и проверяй. Я тебе говорю: по фотографиям потерпевшая опознала следующих нападавших.
– Да ладно, ты что. Опознала, значит, опознала.
Зайцев бросил взгляд на сидевшую – той явно было не по себе. На верхней губе выступила испарина, лоб тоже светился жемчужным отливом.
Зайцев, не прерывая разговора, показал ей на графин с водой. Подвинул ближе.
– В первый раз ошибочка в показаниях потерпевшей вышла, значит, Самойлов. Учитывая состояние…
– Да я не спорю. Я о том же. Двенадцать, значит, двенадцать. Ептыть… Бедняга.
Машинистка неуверенно налила полстакана. Пила медленно, будто не воду, а ртуть.
– Да, – сухо сказал в трубку Зайцев.
– Но все-таки между девятью и двенадцатью разница больно приметная. Я понимаю, одного не сосчитать поначалу…
– Ты понимаешь? – зло, слишком зло переспросил Зайцев.
– Нет. В смысле… Я ж там был, когда с нее показания снимали.
Но что произошло, Зайцев услышать не успел.
Конторская барышня вдруг метнулась вниз. Упала на колени, обняв мусорную корзину. Ее шумно, со стоном вырвало. Потом еще. И еще. Рвотные конвульсии сотрясали тело. Ноги ватным движением съехали в сторону. Девушка привалилась к столу.