Странно.
Ричард обошел стол.
Эту девушку вскрывали, но…
— Арисса попросила выходной… у нее матушка приболела… конечно, это было очень неудобно, оставаться без горничной накануне большого приема… у нас не так много прислуги. И Милия еще выговорила девочке… Милия очень на нее рассчитывала. И Арисса обещала вернуться.
Ричард приподнял свод черепа.
Мозг отсутствовал, а изнутри кость затянула серая сетка застывшей слизи.
Верно.
Вывертень срыгивает в головы жертв слюну. Зачем — непонятно… но это точно он.
Или нет?
Вывертень голоден. И голод утоляет. Он не грызла, у которой один инстинкт — рвать. А тут… шею просто раздавили…
— …девочка не появилась вовремя. Мы решили, что матушка ее больна серьезно… Милия сказала — уволить, но я… понимаете, мне было жаль Ариссу. Да и у Милии характер… редко кто оставался в доме больше месяца… Арисса у нас год служила.
— Мейстр Ганц, — позвал Ричард. — Скажите, я верно понял, что эти раны были нанесены после смерти?
— Именно.
— А утром нам сообщили… девочка возвращалась к нам… спешила, наверное… задержалась дома… я так думаю… и спешила… а он ее… подкараулил… я приказал утроить патрули…
Бессмысленно, хотя народ должно успокоить.
Ричард разглядывал узкие длинные раны на спине и плечах горничной. Следы когтей? Очевидно. Но зачем? Рвать мертвую. Бессмысленно.
Глупо.
А вывертней отличает почти нечеловеческий, но разум.
И две жертвы за четыре дня? Вывертень был сыт. И понятно, почему он не тронул мозг Ариссы. Но тогда зачем убил? А потом еще и изуродовал мертвое тело? Это было лишено смысла.
На первый взгляд.
И Ричард, глянув на оба тела, неуловимо похожие, принял решение:
— Вскрывайте.
— Благородная лайра, вы просто очаровательны… — У торговца дернулся левый глаз. Надо же, а Грен утверждал, что местные торговцы вовсе совесть утратили. Судя по глазам — не до конца, ибо розовая тряпка с пятью рядами оборок, отделанная ярко-лиловым кружевом и украшенная тремя рядами зеленых пуговиц, сидела криво.
В груди она была тесновата.
На боках — висела.
А подол, несмотря на обилие оборок, был короток. К этому чуду портновского искусства прилагались костяной веер и длинные перчатки с зелеными лампасами. Надо полагать, в цвет пуговиц. Ах да, еще с дюжину нижних юбок.
— Издеваетесь? — я повернулась спиной и вытянула шею, пытаясь оценить вид сзади.
Бесполезно.
Вырез, отделанный атласными розочками — зелеными и лиловыми, достигал поясницы… нет, чем я думала, соглашаясь примерить такое?
Уже ничем.
Я устала от гомона. От людей, которые норовили схватить меня за рукав, от благовоний — их совали прямо под нос, дабы придирчивый покупатель в полном объеме оценил крепость аромата. От попыток затащить меня в лавку, где торговали…