Потянуло курить. Алексей достал золочёный портсигар, вынул папиросу…
— Дядь, дай закурить…
Балезин обернулся. На него смотрело интересное существо. Небольшого роста, худощавый, с веснушчатым носом, парень казался совсем юношей, лет шестнадцати-семнадцати. Вот только тяжёлый нагловатый взгляд говорил о том, что ему от роду отнюдь не семнадцать, а много больше. И ещё: у него были некрасивые редкие зубы, а на левой щеке выделялся шрам. Впрочем, шрамами как результатом частых поножовщин были отмечены многие обитатели Хитровки.
Согласно легенде, Балезин должен был появиться в Москве как французский гражданин, у которого отец француз, а мать русская. И говорить он должен был и по-французски, и по-русски, причём чисто, как многие из дворянских семей. Но сейчас перед этим хитровским жиганом Алексей решил немного покуражиться, ведь ещё в гимназии он состоял в драмкружке, участвовал в постановках. — Что есть такое закурь-ить?
На ломаном русском приходилось иногда говорить в оккупированных немцами Риге и Варшаве, где он по заданию Батюшина работал нелегалом.
В ответ парень слегка раздвинул указательный и средний пальцы на руке и несколько раз поднёс к губам. Взгляд его стал ещё более наглым. Алексей снова достал и раскрыл портсигар. Одну папиросу парень заложил за ухо, вторую вставил в рот. Балезин щёлкнул французской зажигалкой.
— Благодарствую, — буркнул незнакомец и исчез в толпе. Балезин не успел даже посмотреть ему вслед. Если бы он знал, какую зловещую роль и не однажды сыграет в его судьбе этот малорослый тип.
* * *
До войны антикварных лавок в Москве было великое множество. В условиях Гражданской войны и разрухи остались единицы. В одну из таких лавок близ Хитровки и заглянул Алексей Балезин, он же «подданный Франции» господин Дюваль. Хозяин лавки, немолодой толстяк в потёртом костюме-тройке неопределённого цвета, встретил его слащавой улыбкой:
— Чем могу служить?
Алексей, как и намечал заранее, заговорил по-французски. Но, видя, что собеседник не понимает, перешёл на русский. — Меня интересуют произведения искусства.
— А что именно?
— Живопись, желательно западноевропейская.
Толстяк развёл руками:
— Что вы, что вы… Это вам не Париж, это Москва. Даже пять-шесть лет назад при Николае Александровиче такой товар можно было приобрести только на аукционах.
Балезин-Дюваль неторопливо осмотрел содержимое лавки. Потом спросил:
— И как же мне попасть на такой аукцион?
Хозяин лавки замахал руками:
— Помилуйте, какие аукционы могут быть в Москве тысяча девятьсот девятнадцатого года… Лучше возьмите сервиз на двенадцать персон — стоящая вещь: дрезденский фарфор, восемнадцатый век. Ещё могу предложить голландские подсвечники с позолотой. Или хрустальные бокалы для шампанского на четыре персоны. Хотите взглянуть?