Должно быть, меня разморила жара. Я проснулась из-за крика, начавшегося визгом, потому усилившегося и стихшего, повиснув в воздухе эхом.
Мои глаза распахнулись, и кровь чуть не застыла в жилах.
— Что такое, Мардж? В чем дело?
Голос Сэл.
— Ты будто привидение увидала. Сядь, вот тебе стул.
Я не рискнула высунуть нос за трубу, на которой лежала. Мой сверхъестественно острый слух и так расскажет мне все, что мне надо знать.
Тошнотворный скрип дерева по бетону и последовавший за ним плюх дали мне понять, что Сэл пододвинула стул и Мардж тяжело упала на него.
Шорох бумаги подсказал, что Мардж дала Сэл записку.
Повисло молчание, а потом раздался долгий стон.
О, как я наслаждалась.
Я представила, как глаза Сэл движутся туда-сюда по листку бумаги и губы шевелятся, произнося слова.
— Что это значит? Одна из вас знает моего убийцу?
После нескольких часов раздумий я решила слово в слово повторить послание доски Уиджа. Вряд ли можно придумать что-то лучше.
— Господь святый! Оно написано кровью, Сэл! — Мардж снова обрела дар речи. Затем она добавила: — И свежей кровью, к тому же. Она еще не покоричневела.
Я потерла большим пальцем все еще болезненный кончик указательного, который я снова и снова протыкала иголкой из презренного набора для вышивания, который мне выдали. Поразительно, сколько крови требуется для написания нескольких слов.
Я подписалась «Франческа» — длинной размазанной подписью, жутко обрывавшейся на краю листка.
— Ты думаешь, это она? — снова голос Сэл, на этот раз дрожащий.
— А кто еще? Других мертвых Франчесок тут нет, по крайней мере, я их не знаю.
— Положи его, Мардж. Оно проклято. Принесет несчастье. Помяни мои слова.
— В пятницу мы запирали прачечную, и его тут не было. Сюда и муха не залетит. Как оно сюда попало?
В голосе Сэл послышалась дрожь.
— Что значит: «Одна из вас знает моего убийцу»? Ее не убили, она упала с лодки и утонула — ну, так говорили.
— Но ее ведь так и не нашли, верно? Может, кто-то ее столкнул?
— Столкнул? — возмутилась Сэл. — Кто мог такое сделать?
— В голову не возьму. Она была как ребенок. Любила наряжаться. Не могу представить, кто мог ее обидеть. Пару месяцев назад я нашла один из ее знаменитых красных носков за сортировочным столом. Расстроилась. Помнишь, как она украдкой приносила нам постирушку из дома? «Председателю нравится, когда воротнички накрахмалены чуточку сильнее» — так она говорила, да? «Председатель хотел бы, чтобы манжеты были подвернуты и чтобы на локти поставили кожаные заплатки». Помнишь? Что ж, даже у богатых свои причуды, не так ли? Мир ее душе. Желаю ей всего самого хорошего, где бы она ни была.