– Пропадает где-то до самого ужина, – приподнял одно плечо Макарон. – А потом возвращается вся какая-то задумчивая и грустноватая. Сидит и ни с кем не говорит, а потом идет спать.
При мысли о грустной Гаврюшке что-то сжалось в моем горле. Оказывается, я ужасно соскучился по своей некогда верной подруге. Я прямо видел ее перед собой, как она теребит свои фенечки, отвернувшись к стене под одеялом и не смыкая глаз.
– И что, никто ее не спрашивает, где она была? – спросил я беззаботного брата.
– Спрашивает, конечно! Мамка каждый вечер ее, как лимон, выжимает. Ругается, кричит, что дочь в шлюху превратилась, которая по подворотням шляется.
Мне было интересно, мне ли одному заметно, что уже второй раз употребленное слово «шляется» просто никак не клеится к целеустремленной, вечно занятой Гаврюшке.
– А Гаврюшка что-нибудь отвечает? – грозно процедил я.
– Не-а, – почесал Макарон голову. – Только, что у нее дела какие-то. А мамка орет, что рановато дурью переходного возраста маяться, что учиться надо.
– Так Гаврюшка же хорошо учится, – вставил Пантик.
– Ну да, – согласился Макарон. – Но за что-то же надо зацепиться.
Мы впали в растерянное молчание. Всем было предельно ясно, что никакие любовные истории в подворотнях Гаврюшка не крутит. Несмотря на то что ничего иного мама ее себе представить не могла, хотя даже во внешности дочки не было и намека на тот самый ужасающий период жизни.
– Ну а ты-то, ты ее не спрашивал ни о чем? – обратился я к Макарону.
– Что ты пристал-то, – взъелся он вдруг. – Молчит она на все вопросы, сказал же! Могу прислать ее к тебе на допрос, как к вожаку.
– Нет, не надо! – испугался я. – Пусть придет, когда… если сама захочет…
Но Гаврюшка не пришла ни в тот день, ни на следующий, ни на третий.
Я радовался, когда ко мне заглядывали ребята, слизняк в моей душе тогда становился меньше. Прятался где-то в темных уголках, пока я смеялся и дурачился с друзьями. Но стоило им уйти, как он снова выползал и занимал своим противным телом все пространство моих мыслей. И тогда на его фоне я думал о пасмурном небе, о Джеке, о Мироне, о Гаврюшке… и о папе.
Сколько я ни пытался запретить себе этого, я все больше и больше думал о папе.
Она пришла как раз тогда, когда я был один и уже, наверное, час рассматривал корешки до боли знакомых книг на полках, так и не решаясь позволить себе взяться за какую-нибудь из них и использовать ее как меч против чудовищного слизняка. Я услышал ее голос, вежливо здоровающийся в коридоре с мамой, и еле уловимый запах теплого яблочного пирога, способный устранить почти все душевные проблемы. Сердце мое так сильно заклокотало, что слизняк сам по себе частично с него свалился, и я судорожно попытался прикрыть одеялом старую пижаму с ежиками. Раздался символический стук в дверь, и в комнату зашла мама.