Я снова сидел на крыше. Пока солнце еще припекало серебряные пласты жести, и птицы грели на них свои взъерошенные перья. Солнечные лучи слепили меня, и я щурился, всматриваясь в небо. Множество крыльев было там, широких и коротких, тяжелых и невесомых, черных и светлых, быстро машущих и мирно скользящих по воздуху, но ни одни не принадлежали Джеку.
Я опустил уставшие глаза и всмотрелся в свой город. Сквозь море сверкающих крыш и кусты антенн тут и там прорывались величественные золотые и разноцветные купола, как айсберги сквозь воды Антарктики. Небо было высоким, и до облаков было не достать.
Где-то внизу по вековым, уставшим от ног и истории улицам Макарон следовал перебивающимся шагом и с колотившимся сердцем за спешащим в неизвестном направлении господином в черном. Где-то там краснощекая Гаврюшка возвращалась с гимнастики, останавливаясь у каналов и бросая маленькие камушки в воду. Где-то там Василек без дуршлага плакал в вечерней смене детского садика. Где-то там Пантик терпеливо сидел с мамой в тщательно расписанном коридоре реабилитационного центра и старался делать вид, что ему все нравится. Где-то там множество теть Юль и теть Свет лениво выбирали помаду или юбочку в выряженных, как Снегурочка под Новый год, магазинах и поглядывали сверху вниз на слишком учтивых продавщиц. Где-то там мама выбивала на клавиатуре жужжащего компьютера одно скучное и жутко важное письмо за другим, одновременно прикидывая, не замерзнет ли она по дороге домой и найдет ли в холодильнике что-нибудь годное на ужин больному сыну. Где-то там за морем крыш начиналось настоящее море, холодное и стальное. И где-то там, да, где-то там далеко и глубоко был папа.
Я встал. Закат начинал погружать город в сказочные позолоченные краски. Мне надо было написать папе письмо и успеть сделать салат и яичницу с макаронами, чтобы порадовать маму своими кулинарными изысками. На большее я, к сожалению, не был горазд.
Макарон поднялся на чердак последним. Важный и недоступный, он прошагал к своему месту под общие испытующие взгляды и опустился на диван с королевским достоинством.
– Хватит выделываться, а? – поморщилась Гаврюшка и ткнула брата острым локтем в бок, отчего тот сразу поник. – Просто рассказывай и все, хорошо?
Я попытался умерить ее пыл при помощи грозного взгляда, который она, впрочем, не заметила. Можно было в конце концов дать человеку насладиться столь редким моментом, когда он был тайноносителем слова, которого жаждал народ. Макарон занял позу поудобнее, почесал затылок и откашлялся, а мы вытянулись ему навстречу и затаили дыхание. И он начал рассказывать.