Мой друг, о внешности которого я доселе мог только догадываться, был вполне симпатичным мальчишкой с веснушками на щеках и курносом носу и большой щелью между передними верхними зубами. Он мог бы вполне сойти за милашку, если бы не говорил вещей вроде: «Мне кажется, что несколько коктейлей Молотова – это самое оно для органов опеки, как ты думаешь?» или «Мне сегодня снилось, как я колю шприцы в выступающие вены привязанных к койкам, рвущихся и орущих в тряпки во рту врачей. Это было прекрасно!»
Но в целом конкретного плана мести у Мирона так и не было. В его взбудораженной голове крутилось слишком много идей, одна краше и кровавей другой, но в принципе и ему, и мне было ясно, что все это несерьезно. Иногда мне казалось, что он просто хочет заглушить боль от осознания того, что маму уже никак не вернешь. И кроме мести он не мог придумать ничего, что могло бы его отвлечь.
Я приготовил ему завтрак, и он выпил пол-литра какао и съел три тарелки овсянки. Зараза-Клеопатра пришлась Мирону по душе и сидела рядом с ним, вызывающе пронизывая меня своими ехидными взглядами.
– Ты знаешь, что вчера комсомол, спортсмен и просто красавец Давид шлялся вокруг банка того самого господина Пётэтре? – ни с того ни с сего вдруг спросил Мирон с кашей в обеих щеках.
Я чуть не подавился своим какао.
– Ничего я такого не знаю! – воскликнул я и зачем-то метнулся к окну. Мерзкий дождь осыпался на окно и пустой, посеревший двор мелкими, колкими каплями. – Ты-то откуда об этом знаешь?
– Если хочешь и впредь получать от меня информацию, не задавай мне таких вопросов, – деловито сказал Мирон.
– Ладно, господин Бонд, – закатил я глаза. – Рассказывай!
Мирон пожал плечами.
– Можешь не волноваться. Наш Давид-Голиаф, по всей видимости, придумал какую-то полную белиберду, так что его даже слушать не стали. Не знаю, будут ли ваши доблестные соперники засылать кого-нибудь поумней, но стоит обратить внимание на то, что они используют ваши же достижения.
– Почему ваши? Ты себя к нам не относишь? – нахмурился я.
Мирон поднял на меня удивленный взгляд, но я смог рассмотреть в нем и неожиданную радость. Негодование на какашников не на шутку разбушевалось во мне.
– Нахалы! – ударил я кулаком по подоконнику, и несколько черно-белых фотографий прадедушек и прабабушек в серебряных рамках забренчали и упали. Я бережно поставил их на место. – Пустота в квадратных головах! Ничего своего придумать не могут, а только у нас под ногами вьются и дело портят!
Мне было трудно в этом признаться, но я был разочарован и в наших соперниках, и в самом себе. Как я мог так переоценить их? Может, и правда, не стоило посвящать их в нашу прекрасную до мурашек тайну? Может, я слишком многого хотел и тем самым все испортил?