Оставшись наедине со своим таинственным письмом, я сразу вскрыл конверт и вынул тонкую, шуршащую бумагу, пахнущую лавандой.
Послание было довольно коротким, но сколько бы я ни всматривался в своеобразный, сильно наклоненный вправо почерк, в темноте не смог прочитать ни слова. Я уже подумывал собраться с силами и духом и дойти до туалета, чтобы прочитать письмо при свете и более не быть терзаемым любопытством, но страх перед ночными больничными коридорами и капающими кранами в шумящих санчастях оказался сильнее. Там на каждом шагу можно было повстречать дух какого-нибудь бывшего пациента, алчущего мести.
Так что я засунул письмо обратно в конверт и припрятал его под подушку. Правда, потом я всю оставшуюся ночь так волновался за его сохранность, что сны разлетались, стоило им только начать зарождаться. И как только первые лучи рассвета окунули палату в полыхающий свет и защекотали мои веки, я поднялся в кровати, выхватил письмо из-под подушки и, еле дыша, жадно прочел строки Сигимонды.
«Не стоит преждевременно жаждать перемещения в Нетландию, – писала мне Сигимонда. – Как известно, герой должен пуститься в путь, чтобы стать королем. А отголоски Нетландии можно найти и здесь, если знать, где искать. С.»
Я прочел послание раз двадцать. Пальцы мои дрожали, и я не знал, сплю ли я еще или действительно читаю эти слова, складывающиеся в песню. Вот кто тут был настоящей колдуньей! Сигимонда, оказывается, могла читать мысли! И если уж это был не намек на то, что мы на верном пути по расследованию тайны Ляльки Кукаразовой, то как это было еще понимать? Я ликовал. Только предложение про героя, который должен был пуститься в путь, меня немного настораживало, но и его можно было трактовать по-разному. С блаженной улыбкой я упал обратно на подушку и наконец отправился в мир снов.
Как известно, хорошее настроение способствует выздоровлению, и вскорости я ступил на замерзшую землю своего родного двора. Послание Сигимонды горело у меня в кармане, и я с надеждой поднял взгляд на зашторенное фиолетовой тканью окно Мадам Кукаразовой. Двор был пуст. На лавочке не было бабулек, а птицы сидели, нахохлившись под крышами и на деревьях, которые я видел по дороге домой. И только собаки лежали, свернувшись калачиком на подстилке в арке.