В такие вечера Марцыся сиживала на полу у печки, присматривалась к входившим, слушала шумные разговоры, следила за грубыми и нередко разнузданными жестами, улыбалась, когда гости непристойно шутили или неуклюже и нагло заигрывали с женщинами. Часто засыпала под их крики в одуряющей атмосфере чада и спиртных паров. И когда синий огонь, вырываясь из котелка, освещал комнату, в темном углу на полу виднелась ее голова на свернутом сеннике.
Иногда Марцыся не спала, — казалось, она настороженно ждет той минуты, когда в комнате станет особенно шумно и общее внимание сосредоточится на котелке. Тогда она тихонько вставала и, укутав голову и плечи рваным платком, незаметно выбиралась из хаты.
За порогом сразу пронизывало ее морозное дыхание зимней ночи. Снежный ковер устилал склон холма, в темном небе искрились звезды. Глубина оврага была тиха, как могила, и пуста. Только ивы высовывали из-под снега голые сучья, как руки скелетов. А вдали за рекой глухо гудел город, мигая роем золотых глаз.
Марцыся, несмотря на глубокий снег, легко и быстро сбегала с холма. Сойдя с высокого берега на лед, она шла через реку дорогой, которую указывали два ряда чернеющих елочек. Ее обгоняли большие возы на санных полозьях, городские санки, нарядные и быстрые, как молния, множество пешеходов, шедших из предместья в город. Ничто не пугало Марцысю и не привлекало ее внимания. Только в лунные вечера она по временам останавливалась на минутку, чтобы полюбоваться на полосу бледножелтого света, игравшую во льду, как в стекле, и разлетавшуюся по снегу миллионом бриллиантовых искр. Постояв, Марцыся шла дальше, все ускоряя шаг, улицами города, мимо сияющих огнями витрин, мимо каменных домов с освещенными окнами, за которыми звучала музыка. Легкой тенью тревожно и боязливо скользила по тротуарам и, наконец, останавливалась перед окном знакомой кондитерской. Там, внутри, был яркий свет, сияли золоченые бонбоньерки, слышался мерный стук бильярдных шаров. Встав на цыпочки, девочка прижималась лицом к стеклу.
За окном, в облаках табачного дыма, как в тумане, мутно мерцали лампы на стенах, у которых стояли ряды кресел, и вокруг бильярда мелькали фигуры мужчин — одни играли, другие наблюдали за игрой. Среди них стоял бледный подросток с кием в руках и, следя глазами за катившимися по зеленому сукну шарами, громко выкрикивал числа. Лицо его при этом удивительно оживлялось, губы то кривились, то улыбались, на лоб набегали морщинки, а глаза сверкали попеременно то любопытством, то радостью, то гневом, желтые брови нетерпеливо дергались или хмурились. Порой на его бледных щеках выступал лихорадочный румянец, и, громко считая удары, он даже подпрыгивал на месте, и улыбка открывала два ряда белых зубов. Иногда же он, на миг отводя глаза от бильярда, жадно смотрел на руки посетителей, несших ко рту кружки с пивом или стаканы с золотистым пуншем.