— А что такое?
— Руку порвал проволокой, да она, видать, ржавая была. Опухла рука-то, бабы говорят — огневик.
— Где Гринька?
— Да вон тачку катит.
По узкому, в одну доску, тесовому настилу Гринька катил тяжело груженную тачку, с трудом удерживая ее в равновесии.
— Дор-р-рогу! — озорно закричал он у дверей, и Андрей с Ольгой поспешно расступились. Гринька с ходу развернул тачку у низеньких скамеек, где сидели резалки, рванул ручки вверх, и массивная неустойчивая колесница опрокинулась, враз освобождаясь от рыбы.
— Подожди, — остановил Андрей парня, когда тот налегке возвращался мимо них. — Покажи руку.
— Ерунда все, Андрей Дмитрич. — Гринька улыбнулся во все лицо. — Она вам наговорит, только слушай…
И все же ему пришлось свернуть с тесовой дорожки, оставить тачку, снять брезентовую рукавицу и показать руку. Тыльная сторона ладони была опухшей и отсвечивала красно-фиолетовым глянцем.
— Пошли, — коротко сказал Андрей и направился к себе.
— Андрей Дмитриевич! — Гринька зло посмотрел на сестру. — У, кикимора, все те надо.
Ольга озорно блеснула глазами, показала брату кончик малинового языка и ушла на плот, где работали Кумарова Магрипа и Прасковья. Втроем, артелью, они уже две недели низали в чалки просоленную воблу. Работа несложная, но утомительная. С утра до темна — спина колесом, ноет поясница, деревенеют ноги, туманятся от напряжения глаза.
— Будто не мой спина, — пожаловалась Магрипа. — Кумару я говорил: с тобой пойду. Нет, говорит, промысла иди, ловить с балашка будем.
— Знамо, тяжело, — согласилась Прасковья. — И мой Николку взял. Жалко, мальчишечка еще. Да Макар успокоил, мол, тяжелое сам буду делать. На лодке тоже не сахар. Потаскай-ка носилки с рыбой. Обезручишься…
— Нелегко, — согласно закивала Магрипа и вдруг спохватилась: — Сапсем забыла, Кумар велел дохтор сказать, Максут плох, сапсем-сапсем плох. Дохтор тут стоял, а моя забыл.
— Там он, в пункте, — подсказала Ольга и охотно предложила: — Может, сходить и сказать, а?
— Иди, — сказала Прасковья. — Иди, мы тут понижем пока.
Когда Ольга вошла, Андрей перевязывал Гринькину ладонь.
— С рукой шутки плохи. Надо бы вскрыть, зря противишься.
— Ниче! — бодрился Гринька. — Не впервой, заживет как на собаке.
— Ничего-то ничего. Завтра зайди в эту пору. Посмотрим, будет польза от мази или нет. Потерять руку недолго. Жизнь и для здорового человека сложна, а инвалиду — ложись да помирай.
Ольга смотрела на мужиков, слушала их и думала о том, что ближе и роднее этих двух человек нет у нее никого на свете.
7
Какое это удовольствие рейть на бударке. Ветер боковой, шквальный, вихрем пролетает поперек плеса, рвет косой парус, прижимает серое полотнище к волне, и лодка ложится на борт, оголяя черное просмоленное днище. Кажется, вот-вот бударка черпнет бортом воду, но в последний миг парус вырывается из шквальных струй, вырыскивает, днище уходит под воду, и бударка выравнивается до следующего вихревого рывка.