Но Яков остервенел вконец, жаждал встречи с Андреем. И как Меланья ни стерегла их, просмотрела. Он объявился в сумерках, когда Меланья доила коров. Настороженным слухом она уловила шумные голоса, оставила доенку под коровой и кинулась с база к дому.
Яков с пеной у рта кричал что-то непонятное, вздымал кулаки, тряс ими, наступал на брата. А тот весь бледный как полотно жестко, колкими глазами смотрел на разъяренного, готового к драке Якова и молчал.
Появление матери несколько успокоило Андрея, подбодрило. Он, уловив момент, когда Яков захлебнулся ругательствами, сказал тихо и с дрожью в голосе:
— Созрел ты до Крепкожилиных. Готов пришибить даже родного брата. Не то чтоб жить под одной крышей — воздухом одним с вами дышать противно и даже преступно. Ты, мама, не плачь и не бойся. В обиду себя не дам, постою за себя. Иначе нельзя, зверье загрызет.
Утром следующего дня, собрав немудрящие пожитки, ушел из дома. Попытался утешить мать:
— Мне будет лучше, не расстраивайся. Да и тебе спокойнее, мам…
— Понимаю, Андрюшенька. Все это так, но сердце ноет, болит. Худо человеку без дома, худо.
— Я буду наведываться, мама, приходить к тебе. А дом — что ж… Женюсь, обзаведусь семьей. А тут мне не житье.
— Не житье, — согласно повторила она. — Кака уж тут жисть. Глазоньки бы не глядели.
И едва он, бездом, вошел в медпункт, новая напасть оглушила его. Прибежала поджидавшая его Ольга, выпалила с порога:
— Максут умер, Магрипа сказывала. Она пождала-пождала, да ушла. С Кумаром сейчас к Садрахману едут. Там он, Максут-то… А хоронить завтра будут.
Кончина безродного казаха вновь вернула Андрея мыслями к отцу и брату. Ужаснулся: как же теперь они, причинники Максутовой смерти? Неужели так и будут жить со спокойной совестью?
— Андрей Дмитрич…
— Ты что заладила; Андрей Дмитрич, Андрей Дмитрич. Зови меня по имени. Между товарищами, Оля, все должно быть просто. Резеп здесь?
— Нужен он мне!
— Мне нужен, Оля, — улыбнулся Андрей. — Лодку на завтра попросить. До Садрахмана, на остров, и в межень-то посуху не доберешься.
Андрей ушел в контору, а Ольга вернулась в свою каморку. Гринька мастерил поршни из сыромятной кожи, шерстью внутрь — такую самодельную обутку можно носить даже зимой, были бы носки шерстяные да портянки потеплей.
— Ты че это зачастила, человеку спокою не даешь? — строго спросил он. Но забота его была не об Андрее. Ольга это знала, а потому и ответила вызывающе:
— В чулан вон меня, под замок.
— Ты брось баланить. Тебе дело говорят. Не положено девке к парню в дом ходить — понимать должна.
Гринька занялся делом и больше не напоминал ей об Андрее. Но она непрестанно думала о нем и немало дивилась, что он дотемна на промысле, а не дома.