Ляпаев вспомнил, что еще не наведывался к Лукерьиной сестре. Вести дошли до него, что больна свояченица неизлечимо. Полгода тому послал ей денег телеграфом. Получила ли, нет ли — неведомо. Глафирка, дочь ее, могла бы и отписать, не ребенок, лет, поди-ка, за двадцать.
Мысли о свояченице и Глафире обрадовали Ляпаева: надо непременно сходить, божеское дело — страждущим подсобить, все лишний грех спишется.
Пока Ляпаев предавался грехоискупительным мыслям, вновь появился коридорный, прошел в ванную комнату и, выйдя, напомнил:
— Ванну изволили просить.
— Выключи, братец, неколи, дел много, — отмахнулся хозяин.
— Иди, иди, — махнул Богомолов коридорному. — Дела у нас… Мне, Мамонт Андреич, тоже надо депешу в Нижний отправить — и подышим малость. Воздух ядреный, солнышко…
Спустя малое время вышли к Волге и мимо многочисленных пристанских складов и причалов, у которых заснеженными глыбами застыли пароходы, баржи, дощаники и прочая ловецкая посуда, прошли к стрелке Кутума. У биржи Богомолов оставил Мамонта Андреевича одного, а сам вошел в почтово-телеграфную контору.
Ляпаев свободно вздохнул и, завидя извозчика, подозвал к себе.
— На Грязную, — сказал он, взобравшись на мягкое сиденье пролетки, и назвал номер дома. Путь недалекий, но добираться пешим ходом по ухабам и лужам не хотелось. Да и пристойней ему, Ляпаеву, подкатить на извозчике — не голоштанник, слава те господи…
Проехали Коммерческий мост, свернули на набережную Кутума, и вот уже Грязная улица — длинная, узкая, замусоренная…
Лукерьина сестра занимала полутемную каморку в глубине двора. В небольшом флигеле, низком, с ветхой, полусгнившей крышей, квартир, казалось, не меньше, чем окон, — крошечных, слепленных из осколков стекла, с черными полосками замазки из смолы и мела.
Ляпаев, отыскав нужную дверь, постучал. Ему открыли, и он увидел в образовавшийся просвет заспанную, со сбитыми на лицо волосами девушку. Она испуганно вскрикнула и кинулась прочь.
Гость постоял малость и, пригнувшись, вошел. В слабо освещенной прихожке, служившей и кухней и столовой, — небольшая плита с ворохом немытой посуды, не-прибранный стол со следами выпивки — остатками селедки, лука, хлеба и пустой бутылкой.
Из прихожки — низкий дверной проем в жилую комнату — слепую, без окна. Свет в нее почти не проникал, и Ляпаев не мог рассмотреть, что там. Он видел лишь, как девушка суетливо прибирала какие-то тряпки, прихорашивалась. Мамонт Андреевич, не дожидаясь приглашения, присел на скрипучий, разболтанный в креплениях венский стул и огляделся. Он никогда прежде не заезжал сюда, потому что вырывался в город редко и, наскоро покончив дела, не задерживался, возвращался в Синее Морцо. Да и покойная Лукерья не особо привечала сестру, потому как давно, еще в молодости, сестры вдрызг поссорились. По истечении многих лет Лукерья и сама-то толком не могла объяснить причину размолвки, изредка пересылала сестрице небольшие суммы денег, а наведывать ее не наведывала, да и к себе в гости не приглашала.