— Большое дело затеял, Дмитрий Самсоныч, удачи тебе! — говорил меж тем хозяин дома, а про себя подумал: «Кишка тонка, лопнешь. Это тебе не шестом или зюзьгой ишачить. Тут соображать надо».
— Премного благодарен, — Крепкожилин приподнялся с сиденья. — Надеюсь на твою подмогу, Мамонт Андреич. Ты человек искушенный в деловых хитростях. Совет твой нам очень даже нужен, — он улыбнулся, но в искренность Ляпаева не поверил: «Задушить постарается на корню, как пить дать».
— Светлому празднику злат венец, а хозяину — многие лета! — как всегда, встрял в разговор отец Леонтий.
— Многая лета! — подхватили остальные и выпили.
— Деньги к человеку привыкнуть должны, — закусив селедочкой, заговорил Ляпаев, — а потом деньга к деньге сама липнет. Главное — момент не упустить, быстренько приучить капитал к себе. Обдуманные действия нужны.
Яков завороженно слушал. Его хмельной головой трудно усваивалось то, что говорил Ляпаев, но даже эта непонятность была для него приятной, ибо поднимала его в собственных глазах: не о какой-то шайке-лейке разговор — о коммерции, о капиталах!
— Это какие же такие действия, Мамонт Андреич? — спросил Крепкожилин-старший.
— Судя по обстановке: когда и какую рыбу закупать, где и почем сбывать. Мировой рынок, к примеру, для нас понятие далекое, а диктует и нам свою волю. В запрошлом году норвежской сельдью завалили рынки, и на наш залом цена упала.
— Милости господни неисчислимы…
— Господь умному помогает, — перебил Ляпаев отца Леонтия.
— Я ужо, отец Леонтий, молебен закажу. Малость приведу в порядок, да и проведем богослужение.
— Освятим промыслишко — дело богоугодное, — быстро отозвался поп. — Как же без божьей помощи. Отслужим, попросим господа о защите и подсоблении…
— А я уж те… по молебну и заплачу.
— Не-е, Дмитрий Самсоныч, — отец Леонтий заметно захмелел. Подмигнул Крепкожилину: — Не по молебну плата, а по плате — молебен, — И рассмеялся, довольный своей шуткой.
А женщины у другого конца стола говорили о своем — о платьях, о кулинарии, о других домашних делах, все время изучающе посматривая на Глафиру, так нежданно появившуюся в доме Ляпаева. Ни Пелагея, ни тем более Меланья с Аленой ничего толком не знали о ее прошлой жизни, но с расспросами не лезли. Глафира тоже помалкивала, как и остальные, говорила о пустяках. И только раз, как бы ненароком сказала:
— Далеко от города живете. Ехали-ехали, думала, конца-края не будет. Заночевали даже в пути.
— Крайнее село-то наше, — охотно отозвалась Алена, — ниже нет никого больше, там морюшко.
— А мы с Андреем Дмитриевичем вместе ехали, — продолжала Глафира, — он пешком шел, ну и догнали… А уж потом-то на одних санях.