Кисим узнал Андрея и ответил на приветствие.
— Казаин нада? Промысла пошел. Резеп мала-мала чёс давать. — Кисим улыбнулся одним глазом и пояснил: — Резеп, когда город был, разный товар покупал, ядро гнилой брал. Глаза ево куда глядел? Казаин злой, уй-бай, какой…
Промысел стоял несколько на отшибе, у околицы, на крутом яру. Жилая казарма, амбары, лабазы и выхода, где по весне солят рыбу, — все хозяйство было обнесено жиденьким штакетником из тесаных лесин.
Андрей вошел в калитку и увидел долговязого, длиннорукого юношу. Он стоял у груды сетчатых носилок для переноски рыбы, постукивал молотком — ремонтом занялся. Когда Андрей подошел к нему, паренек вскинул большие голубые глаза и первым поздоровался.
— Что-то я не припомню тебя, — сказал Андрей, пристально всматриваясь.
— Гринька я, — ответил тот. — А я вас сразу узнал.
— Правильно — Гринька, — Андрей пожал его жесткую квадратную ладонь. — Ты с сестренкой тут живешь. Мне писали.
— С Ольгой, — подтвердил Гринька. — Как погорели, так Мамонт Андреич нас сюда поселил. Летом-то много народу, и разного. Зимой — вдвоем.
— Не видать тебя что-то в селе.
— А че там делать? Холодно счас. Летом — ино дело. Вам хозяина? В конторке он.
«Как по-разному жизнь складывается, — думал Андрей про Гриньку. — Жили в своем доме, при отце-матери. Справно жили. И по дикой глупости, рассказывают, распалось все». Отец у Гриньки был отчаянным мужиком, да и мать не из робких: с мужем на бударке ходила в море. Позапрошлой весной, уже под скончанье путины, застал их штормяга в чернях — прибрежной глубьевой полосе. Успели они, завидя, как портится день, выбрать сети. Но пока их выбирали и прятали в трюм, налетел шквальный норд-ост, самый каверзный и неуемный в тутошних краях.
Мореход был Гринькин отец отменный, бударкой управлять умел. И вышли было они из стонущей водной толчеи, стали совсем прибиваться к камышовой гряде, и уже рыбачка истово крестилась, благодаря бога за избавление… И ловец по давней морской традиции стянул с себя безрукавку и выбросил ее за борт — дань за избавление от напасти.
Все бы хорошо, да вдруг рванул мужик румпельник на себя, а сам рукой кажет на взмученные волны:
— Деньги… в телогрейке… — Ополоумел ловец, правит в море, высматривает давно набрякшую и затонувшую телогрейку, в карман которой складывал весь путинный заработок…
Так и похоронило их море…
Бабка, с которой оставались Гринька с сестренкой, не вынесла горя и тем самым вконец осиротила ребятишек. А летом и третья беда явилась — изба сгорела.
Вот так и оказались Гринька с Ольгой на Ляпаевском промысле.