Например, как быть с Виктором Сергеевичем, который недвусмысленно намекает, что хотел бы, чтобы наши отношения стали больше похожи на его отношения с другими женщинами? И что делать мне? Соглашаться? Или терять его дружбу? А дружба ли это, если он мне предлагает такое? Не знаю.
Я измучила себя сомнениями, пыталась плакать – хорошо спрятаться в слезы, оказывается. Но сейчас слез не было. Просто было все очень страшно и непонятно.
Когда я проснулась утром, то неожиданно вышло солнце, наша палата оказалась на южной стороне, к одиннадцати часам солнце залило всю комнату, стало тепло и радостно. Как все-таки человек зависит от природы, я, по крайней мере. Ничего другого не случилось – просто вышло солнце. А мне уже и вся моя жизнь не казалась такой беспросветной. Может быть, мы чего-то о себе не знаем? Чего-то очень важного? Если человеку иногда достаточно чистого голубого неба и теплого солнца через окно, чтобы улыбнуться?
Тети Диляры в этот день не было. И я решила сбежать сегодня, чтобы не подводить ее, как раньше. Ведь я оба раза сбегала в ее смену. А сбежать мне нужно было обязательно, потому что лежать здесь и думать, где сейчас прячется Люба, было невозможно. Где она, с кем… Вдруг попала к цыганам, они будут колоть ей наркотики и заставлять просить милостыню, я видела таких детей – с пустыми мертвыми глазами, как будто это говорящие куклы. Иногда они появляются на станции, иногда сидят около церкви. Я спрашивала у отца Андрея, что же с этим делать, как бороться. Но понятно, что ответ его был – «Все в руках Божьих, мы не должны бороться, мы должны все принимать». Я так не могу, даже если Богу это не нравится. Нельзя безучастно смотреть на ужасы и безобразия, получается, что ты молча соглашаешься с ними.
После завтрака, который как-то у меня не пошел – то ли каша была совсем пустая, крупа с водой, то ли организм мой пока не встал окончательно на путь выздоровления и капризничает, я полежала, чтобы набраться сил, и затем вышла в коридор, прихватив с собой телефон. Больше ничего у меня в палате не было. Зубную щетку и мандарины, к которым я не притронулась, я забирать не стала. Я знаю, где хранятся вещи, мне не привыкать сбегать. Осталось только проникнуть туда. Можно, конечно, было пойти и попробовать договориться с врачом, чтобы меня выпустили на некоторое время… А вдруг бы мне не разрешили уйти? Пусть лучше я буду кашлять, но искать Любу, чем лежать здесь в больнице под капельницей с тяжелой душой. Нет ничего хуже угрызений совести. Твоя собственная вина и совесть могут просто раздавить тебя.