– У вас траур, да?
Я не знала, как это происходит в семьях. У нас же никогда не было траура. Нет, был, когда умерла бабушка, но я плохо помню. Моя бабушка, бывшая балерина, прожила очень мало, так же, как и моя мама, и когда умерла, ей еще не было и пятидесяти лет.
– Да… – неохотно сказала Маша.
– Зря я пришла, ты же не сказала.
– Да нет, уже больше двух месяцев прошло. Просто мама так переживает… А мне стыдно, я как будто предаю ее, не могу все время грустить…
Машина мама вошла в большую комнату с низким потолком, где мы с Машей сейчас стояли, с кастрюлей в руках.
– Помогай, – кивнула она Маше.
Другая реальность… Я бы все отдала, чтобы сейчас быть на месте Маши, то есть чтобы моя мама была жива. Но наверно, у меня это превратилось, как у многих детдомовских, в навязчивую мечту. И я читала, что надо от этого избавляться, потому что иначе все свои жизненные планы и особенно неудачи я буду связывать с тем, что я сирота. «Вот если бы у меня была мама!..» Нет. Тем более что я не полная сирота – у меня есть какой-никакой биологический отец. И теперь я почти взрослая, первый шаг во взрослую жизнь сделан, и именно такой, как я хотела. Надо рассказать об этом Машиной маме, похвастаться.
– Ну, говори, как ты живешь, – кивнула мне Машина мама, налив нам с Машей супу и накидывая на плечи большой русский платок – не черный, цветной, с темно-синими цветами на бежевом фоне.
Я даже засмотрелась – таким красивым мне показался платок, и побыстрее опустила глаза, потому что поймала вопросительный взгляд Машиной мамы.
Суп был жидкий, невкусный. Я не поняла, из чего он. Но не есть было неудобно. Я быстро все съела и сказала:
– Я хорошо живу. Поступила в педагогическое училище.
– А! – сказала Машина мама. – Здорово.
Она даже не представляет, чего мне это стоило. Да и не расскажешь. Как я занималась, сидя на окне, как невозможно было подойти ни к одному из двух наших компьютеров – они всегда были заняты, как то, что обычно для каждого домашнего ребенка – сесть в своей комнате или хотя бы в своем углу и сказать: «Не трогайте меня, у меня завтра экзамен за девять классов, и от него зависит, поступлю ли я в училище», для меня было совершенно невозможно. Хорошо, что стояло лето, и можно было найти какое-то уединенное место во дворе. Но в этом уединенном месте меня всегда находил Паша, пять минут сидел рядом молча, потом начинал смеяться, гыкать, ухать, хватать меня за коленки, и мне приходилось уходить.
– А что дальше? – спросила Машина мама, кутаясь в платок. У них было довольно холодно. Я почувствовала, как у меня озябли ноги.