И в Ростовцеве, сквозь старое, не дряхлое, но очень старое тело, сейчас вдруг проглянул озорной молодой мужчина. Бровями повел, глазами сверкнул, довольно глупо засмеялся. Я тоже улыбнулась.
– Ну, что же ты, внученька? За встречу, а?
– Хорошо, – поколебавшись, сказала я. – Только совсем немного, а то я буду громко смеяться и танцевать.
– Ты умеешь танцевать?.. – обрадовался Ростовцев. – Вот это сюрприз! Как Галочка? Вот, вот, я же знал… Покажешь? Станцуешь мне? Да как же это… Я же сразу увидел… Просто невероятно… Галочкина внучка танцует… Галочкина и моя… – Он провел мне рукой по голове. – А учишься ты хорошо?
Я кивнула. Если я сегодня от избытка эмоций не сойду с ума, то уже хорошо.
– Ну как же… – продолжил Ростовцев, открывая штопором красивую темную вина с черной этикеткой. – Галочкина внучка, конечно, танцует… Так, может, тебе в РАТИ поступать? В театральную академию? На хореографа… В балетное уже поздно. Ты же не балет танцуешь? Высокенькая такая…
– Не балет… – покачала я головой. – Просто современные танцы… Ну и еще там разные… латино-американские бальные танцевала, но мне не очень нравилось… Потом просто постановки хореографические… У нас в школе были занятия… педагог-хореограф молодой…
– Приставал к тебе? – вдруг весело спросил Ростовцев. – Как же, как же… К такой как не приставать!.. А, скажи? Ну-ка, ну-ка, деду можно рассказать…
Я неопределенно кивнула. Не буду я на эти темы с ним говорить, неловко. Зря даже я разболталась.
– Ну, давай. – Ростовцев налил два полных бокала вина и протянул один мне. – За прекрасную встречу, волшебную, подаренную нам судьбой!
Я взяла из его рук бокал и неуверенно улыбнулась. Здорово все, конечно, но как-то немного странно. Я бы лучше с дедушкой сейчас выпила чаю… И съела бы бутерброд… Большой… Или макарон… Если бы с маслом и сыром, вообще хорошо бы было…
Ростовцев пил, поглядывая на меня и шевеля бровями, это было очень забавно. Старые люди разные. Есть такие, в ком как будто уже проглядывает смерть. И это страшно. Я видела таких. Мне кажется, что в моих стариках, которым я помогаю, в каждом в некоторой степени проглядывает смерть, особенно в Петре Львовиче. Как он иногда задумается, лицо такое странное становится, как будто неживое… Может быть, я это все придумываю. Просто боюсь старости. Но в Ростовцеве, несмотря на то что ему скоро будет восемьдесят, видна жизнь – активная и бодрая. Просто лицо старое, шея, руки. Но все не дряхлое. Он заметил мой взгляд.
– Что? – шутливо подбоченился Ростовцев. – Слишком стар?
Я побыстрее опустила глаза и отпила вино. Оно оказалось терпкое, вкусное, некислое. Стало сразу теплее, веселее… О, я это ощущение знаю… Еще пару глотков, и я стану другой на время. Начну, хохоча, болтать обо всем, что совершенно не нужно моему дедушке знать – о дикой ревности Паши, о том, как он гонялся за мной по нашему двору, о дяде Грише, нашем стороже-философе, который спасал меня от Паши, о Викторе Сергеевиче, который все настойчивее и настойчивее склоняет меня к близости, я же это отлично вижу – что его бескорыстная забота как-то трансформировалась за последний год… И о другом всяком расскажу. О бедности, о мечтах, о танцах, которые я на самом деле очень люблю. Мне никогда не приходило в голову, что я люблю танцы из-за своей бабушки, из-за того, что она была балерина. Балет – это балет, а танцы Виктора Сергеевича – это другое. Но ведь мне и он, и остальные говорили, что я рождена для танца, а я только отмахивалась…