Я представила, как Паша идет со мной эти два километра, как его раздирает от противоречивых чувств – он знает, к чему приведут приставания, и не сможет не приставать ко мне, Паша – горячий человек. Однажды я уже дала слабину и на этой самой просеке поцеловалась с ним, и было мне тогда четырнадцать лет. Я не то чтобы до сих пор об этом жалею, но если честно, то лучше бы я тогда не давала ему надежду, потому что сама его, получается, распалила. Наш сторож дядя Гриша, который был у нас как внештатный психолог (не просто хорошо к нам относился, но еще и тонко понимал все происходящее, все наши отношения – и среди детей, и между нами и воспитателями), мне тогда объяснил: «Это нам, девка, самое оно! Привадила парня, теперь он по тебе и сохнет!»
Я же поцеловалась с Пашей, потому что была мала и глупа и не понимала, что если мне в Паше нравится все, кроме его поведения, значит, на самом деле он мне не нравится. Потому что Паша – это то, что у него внутри, а снаружи – оболочка. Конечно, наше лицо очень отражает наш внутренний мир. Вот Паша смотрит на меня теплым взглядом, искренне краснеет, вспыхивает – это ведь говорит о чем-то. Все равно на лице все отражается – у искренних людей. А у неискренних – маска, которую тоже с настоящим лицом не спутаешь никогда. Я, по крайней мере, вижу. Еще маска может быть просто защитная. Потому что человеку с его искренними эмоциями жить трудно и даже опасно.
– Ну, погнали? – Паша, очень довольный, уже гарцевал на месте, дрыгал одной ногой, как будто разогревая мышцы перед стометровкой.
– Нет. Я одна поеду.
– Блин! – искренне заорал Паша. Лучше бы он в этот момент надел маску и притворился, что ему все равно.
На его крик обернулись все – и охранники, скучавшие у стены, и пассажиры с большими чемоданами, собравшиеся в дальнюю поездку, и, увы, мой папа. Папа увидел и орущего Пашу, и меня рядом и быстренько направился прямиком к нам.
– Ты что же это, Леночка! – укоризненно сказал папа. – Мы поезд пропустим, будем ждать потом сорок минут.
– Я не еду с тобой сегодня, папа, – сказала я. – Прости, пожалуйста.
– Как же это, Леночка? А прописываться? Без тебя мы не сможем тебя прописать! Или вот, подожди, мне Валюшка тут написала… Надо было тогда доверенность у нотариуса взять… Что-то я запутался… Нет, кажется, доверенность на другое…
– Папа… – остановила я его. – Ничего не ищи. Просто скажи Валюшке, что я сволочь.
Паша, который стоял рядом и раскачивался, издал неопределенный звук «гы-ы». Папа остренько так взглянул на моего детдомовского друга и ухажера.