Тетёрка поговорила-поговорила еще, да и отпустила меня.
– Какая-то ты… нездоровая, – сказала она мне напоследок. – Все девочки как девочки – нормальные. Живые. А ты – как мертвая. Ты вообще что-нибудь чувствуешь?
Я подняла на нее глаза. Да, чувствую. Конкретно сейчас мне было просто жалко Тетёрку, потому что она, как большая, глупая, растерянная девочка, стояла сейчас передо мной, широко расставив крепкие ноги, яркая жирная помада ее размазалась, на бок сбился большой пунцовый бант на платье… Жалко, потому что она плохо выглядела, явно плохо себя чувствовала, всеми ногами завязнув в своем собственном тухлом болотце. И оттуда что-то кричала, кричала мне… Но если бы я ответила хоть слово, то увязла бы вместе с ней. И потом долго бы отмывалась от этой болотной жижи и плесени. Поэтому я промолчала.
– Какая, а… Ну точно, нездоровая! – изо всех сил отмахнулась от меня Тетёрка. – Просто идет от тебя какая-то… черная сила!.. Точно! Ты ведьма, да? Ну-ка покажи, у тебя глаза разные, да? Разные? Один фиолетовый, другой зеленый? Или нет… черные!.. Так я и знала.
Я пожала плечами. Повернулась и ушла. Глаза у меня совершенно обычные, темно-серые, кажутся то светлее, то темнее в зависимости от освещения и одежды. Какая же глупая Тетёрка! А ведь она читала те же самые книги, что и я. Учила те же стихи. Да мало того, она всю жизнь преподает русскую литературу. Формально, ничего не соображая, что она говорит изо дня в день. Вот сегодня темой занятия был «Гуманизм Достоевского». Что бы сказал Достоевский, если бы услышал наш с ней разговор? Схватился бы за перо, и стала бы Тетёрка каким-нибудь второстепенным персонажем. А я? Каким бы персонажем я была у Достоевского? Хотя ведь у него не было однозначно положительных персонажей. Он сомневался, искал ответы, и они тоже сомневались во всем… Пока я не знаю, как буду преподавать литературу. Но у меня есть еще впереди несколько лет. Два с половиной года в училище и, я очень надеюсь, пять лет в институте. Ведь я поступлю в институт, в самый лучший – в МГУ, на бюджет. Всё сделаю для этого.
После занятий я немного задержалась, долго одевалась, думала, как ответить на Пашино сообщение «Привет!». Если написать в ответ «Привет», он начнет набиваться на встречу. Говорить с Пашей категорически не о чем. Когда он был младше, то мог просто таскаться за мной хвостом. Стоял всегда рядом, смеялся, в школе садился сзади, в столовой – так, чтобы видеть меня и чтобы я могла видеть все его активные выступления, шутки, легкие драки.
Потом Паша подрос и стал прятаться в подсобке, где хранились шампуни, мыло, порошки, с Дашкой Алёхиной, узнал вкус интимных радостей и… начал приставать ко мне уже активно. Страдать, настаивать… Все его мысли и желания сосредотачивались в одной точке – затащить меня в подсобку, где в плохую погоду наши устраивали свою личную жизнь, или в лес, окружавший наш детский дом, и куда парочки уходили в теплое время.