– Где ты это взял? – удивилась я.
– Так это… там… дверь открыта в подсобку, – кивнул Паша.
– Ты воду стырил?
– Ну да. А чё?
– Ничего.
– Пей! – Паша протянул мне бутылку, отобрав у Любы.
Я покачала головой.
– Неа. Не буду.
– Она не хочет! – объяснила Люба Паше, ни на секунду не отпуская меня.
Удивительно, ведь она жила полтора года без меня, повзрослела за это время, да и когда я была в детском доме, она так неотступно за мной не следовала. Наверно, сейчас она так испугалась дальней поездки, расставания со всем привычным, что ухватилась за меня как за единственное родное и близкое.
– Почему? – пожала я плечами. – Я тоже хочу пить. Просто ворованное пить не буду.
Паша смотрел на меня непонимающими глазами.
– Ты знаешь, что за бутылку воды тебя с удовольствием посадят? Ты что, вчера родился? Не помнишь, как к нам Надю привезли, которую чуть не отправили в колонию для несовершеннолетних за то, что она все время ела что-то в продуктовом?
Паша отмахнулся.
– Паш… – Я положила руку ему на плечо. Паша сразу разулыбался и потянулся ко мне. – Подожди. Я не хочу, чтобы ты в колонию попал, понимаешь? Вода ничего не стоит. Взял бы у меня тридцать рублей.
– Нет! – рявкнул Паша. – Нет! Я тебе что хочешь украду.
– Ладно. Проехали. Я тебе не мамка. Как, кстати, твоя мать? Ничего о ней не знаешь.
– Умерла в прошлом году, – неохотно сказал Паша.
– Умерла? И ты мне ничего не сказал?
– А чё говорить? Я ее это… не видел… с пяти лет.
– Откуда знаешь, что умерла?
Паша долго думал, говорить или нет, поглядывал на меня, кряхтел, потом все-таки сказал:
– Мы это… с Дахой ездили к моим…
Паша – не сирота, у него оба родители – алкоголики, лишенные родительских прав, я это давно знала.
– А отец как?
Паша односложно ответил матом и изо всех сил стукнул ногой по стене дома, мимо которого мы шли, так, что отвалился кусок старой розоватой штукатурки и, главное, треснул Пашин ботинок, надорвалась подошва. Люба испуганно прижалась ко мне. Паша, когда в ярости, вызывает противоречивые чувства. Он и смешон, и страшен. Когда был помладше, напоминал большого сбесившегося щенка, годовалого, когда все выросло, кроме мозга. И страха еще совсем нет. А сейчас он напоминает драного, сильного, пуганого, но идущего напролом, если нужно, уличного пса, молодого, крепкого и совершенно безмозглого.
Мы дошли до церкви, у меня опять совсем замерзли ноги, и я подумала, что больше всего сейчас хотела бы выпить горячего чаю и залезть под одеяло. Я очень редко болею, почти не болею, но сейчас у меня было как-то подозрительно горячо в голове и неприятно саднило горло. Но я не могу болеть. У меня проблема – что делать с Любой. Мысль, что проще всего взять и отвезти ее обратно в детский дом, где ее ищут, мне активно не нравилась.