Двенадцать минут прошло. Времени вставлять линзы не осталось. Протерев очки краем сильно пострадавшего свитера, я убедилась — коробочки с линзами закручены как следует, и сунула их, футляр для очков и бутылочку с жидкостью для линз в сумку. Вырвав из конца блокнота листок, я выудила из сумки ручку и нацарапала короткую записку.
«Серена, спасибо за одежду! Надеюсь, ты не против. Буду рада когда-нибудь отплатить тебе тем же. Твоя Элоиза».
Отведенное мне время истекло. Я быстро заглянула в комод, осмотрела ночные столики, кровать, схватила с комода едва не забытые часы, натянула куртку, повесила на плечо сумку и бросилась к лестнице.
Колин уже сидел в машине с включенным двигателем и озабоченно барабанил пальцами по рулю.
— Быстро, — одобрил он. Автомобиль рванул, прежде чем я услышала успокаивающий щелчок, извещающий, что дверь захлопнулась.
Я невольно охнула, закинула сумку на заднее сиденье и пристегнулась ремнем безопасности.
— Ну вообще-то я взяла с собой не много вещей.
— Да, — сказал Колин, наклоняясь над рулем в странной манере мужчин, когда они собираются подражать соревнованиям на Гран-при; эдакий автомобильный эквивалент игры на воображаемой гитаре. Как будто почувствовав неадекватность своего ответа, Колин добавил: — Хорошо.
Все напряжение, ощущавшееся между нами прошлым вечером, исчезло, как пузырьки в оставленном на ночь шампанском.
Я откинулась на сиденье. С запозданием сообразила, что так и не причесалась, но сил на огорчение не хватило. За окном проносился сельский пейзаж в утреннем тумане. В другом настроении я разразилась бы восторгами по поводу таинственности света раннего утра. Но сейчас он казался просто мрачным и тусклым, словно усталый ландшафт не нашел в себе достаточно энергии, чтобы одеться в свои обычные цвета, и позволил себе впасть в равнодушную расплывчатость.
Я посмотрела на Колина, но он был где-то далеко — беседовал с феями, как гласит местная идиома, только не с феями, а, судя по морщинке на переносице, с гоблинами. Польстивший ему не больше, чем деревьям, серый утренний свет превратил Колина в его собственное фото, выполненное в тонах сепии. Здоровый загар принял землистый оттенок старого пергамента, а кожа, казалось, чересчур сильно натянулась на скулах. Мешки мод глазами напомнили мне о старой фотографии герцога Виндзорского, имевшего вид человека, постоянно преодолевающего похмелье.
Со свойственной мне гиперчувствительностью я видела, сколько вчера вечером выпил Колин. У него не могло быть похмелья.
Под моим взглядом он потер двумя пальцами висок, словно стирая головную боль. Обыденный жест подействовал на меня как удар под дых… да, именно туда. По-видимому, на уме у Колина было совсем другое, нежели оборванные интрижки и нежеланные гости.