Заодно присматривался и к Цвеневской сотне. Большинство дружинников из неё не любили своего наибольшего боярина, а про Гавшу, то есть меня, слышали много хорошего. Такие сразу высказали лояльность и своему юному князю, и его новому полководцу. Но вот пара дюжин гридней из числа старой знати, чьи отцы сидели на местных землях еще до прихода Ростислава, составляли явную оппозицию.
Правда, Цвень внешне выказывал перед князем и воеводой почтительность, но до меня потихоньку доходили нехорошие разговоры. Сам Тит не злоязычил, но вот его кмети охотно распускали языки, нашептывая всем разные гадости про меня: а почему верховодит пришлый монах-расстрига и боярами чужих поставил? А почему Гавша и после часового махания мечом не потеет, и даже в бане не взмокнет? И штуки его бесовские, коих добрые христиане отродясь не видывали, до добра не доведут. И церкви-то он стороной обходит, и молитву ежедневно не творит. И знаки ведьмовские кажный день на бересте выцарапывает. И откель столько языков поганых знает? С моавитянами говорит как родной. И тут же, после обвинений в тесном общении с монголами новое обвинение: а почему, когда царь поганых предложил Ярику отдать все Козельское княжество, Гавша отказался? Стал бы тогда каждый гридень из старшей дружины боярином.
Тратить слишком много времени на улещивание небольшой части дружины я посчитал зряшним и просто старался игнорировать подобную клевету. Правда, молитвы начал сотворять вовремя да и обоих протоиереев — Симеона и Григория попросил поговорить с сомневающимися.
И вот тревожная неделя, прошедшая в опасной близости с погаными, подошла к концу и началась пасха. Сославшись на коварство моавитян, норовящих нападать во время праздников, я опять увильнул от длинных служб, добровольно взвалив на себя функции дозорного. С комфортом устроившись на юго-западной башне, ближайшей к вражескому лагерю, я наблюдал через зрительную трубу за действиями противника.
С утра ничего необычного монголы не делали. Рубили деревья на стенобитные снасти, собирали жухлую траву и прошлогоднюю ботву на корм лошадкам, сновали туда-сюда мелкими отрядами. Но потом началось…
После долгого поста горожане стали резать скотину и тут же её готовить. Беженцев и неимущих кормили за счет князя, что было весьма мудрым шагом. Сена все равно оставалось маловато, а в преддверии битвы людям следовало набраться сил. Мясо варили в больших котлах прямо на улицах или запекали на углях.
Вскоре ветер донес аппетитный запах до изголодавшихся монголов, давно уже питавшихся подножным кормом. Им лишь изредка перепадала тощая, павшая от недокорма лошадь или пойманый лесной зверь. Почуяв соблазнительные ароматы, татары замерли, бросив свои дела. Сначала не выдержал заречный отряд, вышедший из леса и подошедший к берегу Жиздры. Потом потихоньку начали подтягиваться батыевы тысячи. Подхватив лестницы, жерди и тараны,