Я не могла совладать с обрушившейся на меня лавиной. Неожиданно передо мной всплыло квадратное чувственное лицо Ганса Гольбейна. Я вцепилась в него с надеждой, с какой утопающий хватается за бревно. Может, Гольбейн и груб, но по крайней мере не боится правды. У него хватило честности написать отца таким, каким он его увидел — с жестокими глазами, смотрящими куда-то вдаль, за пространство над камином в нашей гостиной. Джону не хватало именно такой решимости. Со смутной тоской я думала о том, приедет ли к нам еще мастер Ганс из своей далекой Германии, напишет ли лютни и виолы, стремясь улучшить семейный портрет, поднимет ли госпожу Алису с колен, как она того желала. Его приезд казался маловероятным, но я на него надеялась. Мне хотелось, чтобы он был здесь, хотелось обсудить с ним все, что я узнала. Он был самым прямым человеком из всех, кого я когда-либо встречала. И единственным из моего поколения, кто честно пытался понять, почему мир стоит вверх ногами. Затем я подумала о том, что мне скажет завтра полоумный Дейви.
Это была просто комната. Обычная маленькая комната в задней части обычного маленького дома за церковью Всех Святых. Но в ней присутствовал Бог.
— Может, вам будет интересно посмотреть, как я делаю свои лекарства, — почти с издевкой сказал Дейви, когда я, закутавшись в пальто, обошла с корзиной аптекарей и остановилась возле его низкопробного лотка. Он улыбался прохожим. — Может, вы никогда не видели настоящего единорога, а, миссис?
Уличные мальчишки прыснули со смеху и начали пихать друг друга локтями. Я сглотнула, пытаясь не обращать на них внимания, и кивнула, вдруг засомневавшись, действительно ли он такой безумец. Дейви заковылял на восток, время от времени оборачиваясь на меня, что-то бормоча на ходу. Я не поспевала за ним и разобрала на ветру лишь несколько слов. Они не имели никакого смысла. Один раз он безумно захохотал, достал из кармана грязную бутылку и помахал ею.
— Эликсир правды! — весело закричал он. — Выпьем же!
Затем нырнул в переулок, поманил меня костлявым пальцем и двинулся к своему дому. Там стояла вонь. В глубине комнаты лежали свернутые матрацы, а перед ними на стуле сидела старуха, лениво тыча иголкой в какую-то штопку. В оконной нише виднелся стол, на котором стояло около десятка замызганных бутылок, наполовину заполненных серо-желтой бурдой, и мисочки с той же неопределенной жидкостью. Всю эту красоту прикрыли тряпками, как детские игрушки. Игрушки Дейви, решила я. Старуха подняла голову, увидела меня, и глаза ее расширились, но она неплохо справилась со своим изумлением и не опустила работу.