Ганс Гольбейн заметил, как серая крыса драпанула от свечи и ее хвост колыхнул портьеру. Он оглядел маленькие бедные комнаты: в первой голые доски на полу, грубый стол и скамья, два стула у камина, а во второй, возле старого, источенного червями сундука, на каркасе кровати — набитый соломой тюфяк. Но на Мейдн-лейн другого пристанища не найти. Поэтому иностранцы селились вокруг Кордвейнерс-Холла. Требовать чего-то бесполезно. Теперешнее пристанище порекомендовал ему верный друг из Стил-Ярда Дейви, остроглазый приказчик подпольного рынка религиозных книг. Здесь безопасно и рядом со Стил-Ярдом, хотя в лучшем случае можно рассчитывать всего на полчаса дневного света.
— Нет горшка, — твердо сказал он. Старик печально кивнул. — Нет ковра. — Старик, извиняясь, обнажил беззубые десны. — И не на чем есть.
— Да все поломалось. — Старик не говорил, а как-то противно хныкал. Из ноздрей у него текло, но он не вытирал нос. — Нет смысла покупать новое. Понимаете, конец света уже вот-вот!
Гольбейн рассмеялся и положил тюк на пол.
— Ладно, но до Страшного суда мне все равно нужно ходить в туалет и есть, как ты считаешь? — спросил он, радуясь освоенному им лондонскому обороту речи. Старик неопределенно кивнул, но когда Гольбейн вложил теплые, заранее отсчитанные монеты в узловатую руку, засветился от радости. Воспользовавшись этим, художник продолжил: — Так вот, возьми и купи все, что нужно. Пусть мальчишка каждое утро убирается у меня и приносит обед, когда я буду дома. Только я не знаю, как часто это будет. Я снимаю на год.
Когда старик выходил, его походка напомнила Гольбейну ту крысу. Удивительно, как быстро несколько монет перекрыли поток всех ламентаций по поводу Страшного суда, подумал он. В Лондоне за четырнадцать дней произошло четырнадцать самоубийств. Из Темзы вытащили двух гигантских рыб. Два священника церкви Всех Святых на Бред-стрит подрались у алтаря, да так, что кровь забрызгала антиминс. После этого церковь закрыли, а их обоих заключили под стражу. Все эти ужасы он узнал меньше чем за час. Все только качали головами, многозначительно переглядывались, поджимали губы и говорили:
— Грядут страшные времена. Да-а. И меня это не удивляет. Следующей весной полторы тысячи лет, как распяли Христа. Вот Бог и гневается и карает нас за грехи. Сурово карает. Ничего странного, если учесть, что тут творится.
Лучше уж жить без ночного горшка и посуды, чем постоянно выслушивать такое. Но Гольбейн надеялся, что, когда он обживется и начнет регулярно получать деньги, старик забудет про свой Апокалипсис и повеселеет. У художника хватало проблем и без конца света.