Маргарита обрадовалась художнику. Увидев его из окна комнаты кормилицы, она выбежала в пышный сад из прочного нового дома красного кирпича. Гольбейн с первого взгляда определил — дом удобен, не продувается, с красивыми обоями, подушками и мучительно вкусными запахами еды.
— Как я рада вас видеть, мастер Ганс! — мягко, всепрощающе воскликнула Маргарита, прищурившись на дневном солнце, а Гольбейн, с непривычки устав от езды верхом, попытался легко перекинуть ногу и элегантно сойти с лошади. — Мы вас так ждали! Вот и вернулись старые добрые времена. — Он соскользнул вниз, прихватив один из загремевших тюков, и сам испугался произведенного грохота. Маргарита весело рассмеялась. — Годы ведь прошли, правда? Столько времени! Но вы совсем не изменились. Конечно, вы теперь такой нарядный, прямо цветете. Но вы устали с дороги. Позвольте мне распорядиться, чтобы грум занялся вашей лошадью, и несите скорее вещи в дом. Вам нужно освежиться и подкрепиться.
Она легонько втолкнула его в приветливый мрак за открытой дверью, где от запаха жареного мяса у Гольбейна потекли слюнки. У Маргариты был дар гостеприимства. Он почувствовал себя легко и понял: даже если под грузом разнообразных новых впечатлений он ответит не на все, что она говорит («Вам вина или эля?»; «Маленькая Алиса прекрасно спит, но Томми и Джейн так ее обожают, что все время тормошат»; «Вы любите голубей?»), не случится ничего страшного.
Ему выделили красивую гостиную. Большое, разделенное посередине окно, куда светило позднее летнее солнце, с одной стороны затенял буйный плющ, отбрасывавший на дверь пятнистые пляшущие тени. Спальня и умывальня располагались за гостиной — простые, чистые, удобные. Он счастливо вздохнул. Ближайшие недели предвещали радость.
— Здесь вам будет очень спокойно, мастер Ганс, — несколько извиняющимся тоном сказала Маргарита, показывая комнаты. В этот момент зашел грум с тюками. — Только я и Уилл, если он не в городе. Отец и госпожа, — и она любовно сощурилась, произнося ласковое прозвище мачехи, — будут где-то через неделю и очень обрадуются, что вы приехали пораньше. Цецилия и Мег тоже постараются вырваться на пару дней раньше. Они, правда, не могут поручиться за своих мужей. А вот брата Джона с Анной дела задерживают в городе. И непонятно, что с Донси, хотя Елизавета пишет, они непременно приедут, если смогут…
Она печально замолчала. Гольбейн не мог понять, в чем дело. Он вспоминал Уильяма Донси без особой симпатии: юноша с кислым лицом, напыщенными манерами, одержимый собственной карьерой, не желающий и слова молвить со скромным художником, чья дружба не могла иметь ощутимого влияния на его продвижение по службе. Ему трудно представить, что такой человек станет рисковать слишком тесным общением с тестем, попавшим в опалу, пусть он и положил начало его восхождению в парламенте. Немец слышал — этой весной Донси единственный из членов парламента (тех, что Кромвель насмешливо называл «группой Челси») не высказался против Акта об ограничении апелляций, покончившего с единством католической церкви и запрещавшего королеве Екатерине обращаться в Рим с прошением восстановить свой брак. Мелкое предательство Донси возмутило Гольбейна. Нетрудно понять, почему его хорошенькая жена увлеклась Джоном Клементом.