Теперь Гольбейн был рад сумеркам, зная, что они не позволят разглядеть заливший его лицо яркий, лихорадочный, радостный румянец. Он не мог говорить и только благодарно опустил голову.
— Вероятно, все уже ужинают. — Он постарался скрыть волнение. — Может быть, спустимся?
Но Мег весело покачала головой — так ей понравилось, что он достоин доверия.
— О, подождите, — сказала она, умоляюще стиснув ему руку. — Можно я попытаюсь еще понять, что вы написали? — И она со свечой в руке вернулась к картине. Однако на сей раз, одобрив первую половину, она подошла не к «королям», а левее, туда, где было ее собственное изображение. Он смотрел на нее — неподвижный чепец на фоне пламени. — Ого. — И опять замолчала. Затем слегка встревоженно добавила: — Вы и здесь все изменили, мастер Ганс. На мое место поставили Елизавету. И какая я грустная…
Мор рассмеялся.
— Все сначала смотрят на себя. Этого никто не заметит, Мег. Пойдемте. Мастер Ганс прав. Здесь все ясно. Пора ужинать.
Еще держа свечу, она покорно вышла с ними из комнаты. Но даже в темноте Гольбейн заметил небольшую недоуменную складку, и прежде перерезавшую ее лоб, словно новая тревога потеснила старую.
Вопросительная, настороженная складка не исчезла и за простым семейным ужином. Гольбейн даже не смог как следует поесть. Он ковырял мясо и хлеб и очень внимательно смотрел.
— Мег! — воскликнула Елизавета из другого угла комнаты и улыбнулась. Она подлетела к своей более высокой сестре, элегантно обняла ее за талию и поцеловала. Не самая сердечная встреча, подумал Гольбейн, начиная понимать, что все рассчитано на публику. — Мы так давно не виделись, — защебетала Елизавета с натренированной любезностью жены политика. Ее гладкие нежные пальцы играли бусами. Жемчужины в оправе были сдвинуты от центра шеи. Такую моду ввела Анна Болейн. Говорили, будто она прикрывает темный жировик на своей королевской шее. Она словно хочет привлечь к драгоценностям внимание Мег, враждебно думал Гольбейн. Елизавета, в желтом парчовом корсаже, подчеркивавшем женственные линии, которые придало ей материнство, была одета продуманно и намного наряднее всех остальных в этой деревенской гостиной. — Как ты хороша, — продолжала она, смерив сестру оценивающим взглядом. — Такая же стройная. Как девочка.
Гольбейн вздрогнул от злости, просквозившей в этих словах. Конечно, Елизавета издевалась над Мег, притворно-печально глядя на свои пополневшие грудь, живот, бедра — результат рождения троих здоровых детей. Было ли это женским соперничеством, напоминанием, что Мег родила всего одного ребенка? Он восхитился галантности Мег, когда та сдержанно улыбнулась в ответ и, не отвечая на скрытую колкость, даже без слишком явного вызова возразила: