Он неуверенно улыбнулся. А меня вдруг осенило: этот человек просто не может совершить жестокость. Джон прав. Я сделала поспешные выводы и только зря месяцами изводила себя мыслями о том, что душу отца окутала тьма. На самом деле я просто не знала, с какой целью он поселил узника в нашей сторожке. И сейчас, после столь откровенного разговора, мне стало совершенно ясно отец слишком разумен для того, чтобы превратиться в фанатика. Это откровение принесло такое облегчение, что я онемела. Сколько же мы так стояли? Нас освещала свеча, с картины взирали Христос и Магдалина, а мы смотрели друг на друга почти как влюбленные.
— Ты помолишься со мной, Мег? — нежно спросил он, убирая руку. — Поблагодарим за спасение Маргариты?
У меня ком стал в горле. Я кивнула, и мы опустились на колени. Пытаясь не смотреть на кнуты за дверью, я вместе с ним молилась, чтобы мы все верили в одно и жили в мире друге другом и с Богом. Проговаривая латинские слова, которые христиане произносили вот уже больше тысячи лет, я с ностальгическим чувством пыталась представить себе детство отца в Лондоне — городе, все еще остававшемся молитвой о Божьей милости в камне и дереве, где даже прогулка по отходящим от собора Святого Павла улицам, имеющим священные названия — Аве-Мария, Патерностер, — укрепляла веру. Я не сомневалась — семейный портрет мастера Ганса тоже Божье дело, молитва, но только в новой форме, сотворенной в наши более благополучные времена. Я была благодарна, что отец приоткрыл мне, как он видит Бога, как он пытается вернуть утраченную детскую невинность. Я восприняла это как еще одно доказательство тому, что мой Бог улыбается мне и руководит мной. Конечно, я мечтала о еще большей доверительности, но так близко приемный отец еще никогда не подпускал меня к себе.
— Что скажет отец? — прошептала я, глядя на пятна солнечного света.
Джон вытянул мою руку и очень медленно провел по ней пальцем сверху вниз. Я вздрогнула и закрыла глаза, следя за движением от плеча к запястью и ладони.
— Он все знает, — пробормотал Джон. Его пальцы добрались до моих, он поднял мою руку, нежно поцеловал выемку между большим и указательными пальцами и негромко засмеялся. — Конечно. И ты знаешь, что он знает, Мег.
Самое смешное, я действительно знала. Все стало так просто, когда мы очнулись. Это случилось на следующий день, когда мы возвращались из деревни, где никто больше не заболел. Он повел меня в тенистую рощицу, и я, ни о чем не спрашивая, пошла за ним. Мне было так радостно от звуков монотонно жужжащих насекомых и золотых бликов солнца на речной воде, я шла как во сне. С каждой секундой все становилось проще. Я кивнула. Я действительно все понимала.