В те годы, когда он верховодил в районе, он почти не знал Пашу, робкую и худенькую девушку, всегда сторонившуюся шумных сборищ и уступавшую всем дорогу. В бедной многодетной семье она несла основную тяжесть домашних хлопот и забот, а когда умер отец, кормила и поднимала на ноги ораву младших братишек и сестренок. В войну, узнав из письма матери, что председателем колхоза выбрали Любушкину, Пробатов с трудом припомнил ее. И вот то, что за два десятка лет не сумели сделать ходившие в председателях здоровенные мужики, оказалось под силу этой волевой, внешне такой простодушной женщине, смотревшей на него сейчас с явной лукавинкой.
— Рассказывай лучше, как сама живешь-можешь, Прасковья Васильевна, — попросил Пробатов, и Любушкина взглянула на него с благодарностью. Вот Коробии хоть и чаще бывает, а ни разу не спросил, как она себя чувствует, все про одни надои расспрашивает, как будто одними только надоями живет и дышит!
— Как с мужем-то, ладишь? Он ведь у тебя второй?
— Второй… — Любушкина помолчала, спрятала под стол руки и загляделась в налитое до краев блюдце, — Кровный-то мой под самой Москвой с жизнью простился… Душевный он был у меня… Все письма его берегу. Иной раз захочется — почитаю, пореву маленько, и вроде полегче станет…
— Тогда, прости, я не понимаю тебя. — Пробатов был сбит с толку. — Ты нее с Тимофеем как будто неплохо живешь, а?
— А я Тимофея и не хаю, — спокойно ответила Любушкина. — Разве я себе никудышного какого выберу? Но первый у меня был орел! И сам ввысь рвался, и меня за собой тянул.
Она глубоко вздохнула, подула на блюдце, отпила глотка два и чуть отстранилась от стола.
— Тимофей, конечно, мужик добрый и жалеет меня, а все ж сосет у него внутри, что я, а не он, делами-то ворочаю… Намедни сидим поздно вечером — в доме прибрано, тепло, по радио музыка хорошая играет… Я за книжку взялась, и он что-то мастерит. А потом поднял голову да вдруг ни с того ни с сего и брякнул: «Побить бы тебя разок, что ли, Паия? А то тошно, прямо сил нет…» У меня глаза на лоб полезли — и смешно, и плакать хочется, вот дурень, чего сморозил! Вишь, власть ему хочется надо мной показать! «Ну побей, говорю, если тебе легче от этого будет, я согласная…»
Пррбатов рассмеялся, но, взглянув в задумчиво-строгое, без улыбки лицо женщины, замолчал.
— Как первого убили, думала, и сама жить не буду, — тихо рассказывала Любушкина. — А тут еще в колхозе маета… Скот дохнет, жрать нечего — завяжи горе веревочкой… Собрали как-то нас в клубе, слышу, бабы меня называют. Я аж похолодела вся. «Загубить меня хотите!» — кричу им, а сама чуть не в голос реву. «Будем слушаться, говорят, не загубим!» И как я на такое дело тогда пошла — ума не приложу!..