Наконец, добираюсь до кухни и вижу там Нору. Она сгребает в пластиковый пакет поджаренный кубиками картофель. В уголке за небольшим круглым столом сидит Стейси. Ей ужасно неудобно в шпильках на ремешках, я почти слышу жалобные призывы ее отекающих ножек.
– Нора, можно тебя?
Мельком взглянув на меня, она продолжает свое занятие.
– Давай через несколько минут.
Надо бы кивнуть и уйти в сторону, вести себя вежливо и не устраивать сцен, однако в голове крутятся слова: «бумаги», «авария», «до появления ребенка », и, упорно застыв на пороге, я жду. Лицо горит, тянет дать деру, но буксовать поздно. Надо, наконец, уже выяснить, какого дьявола у них происходит.
– Это важно, – настаиваю я.
Нора поднимает на меня взгляд, оценивает ситуацию. Потом ее лицо озаряется пониманием, и она кивает, отложив пакет на столешницу. Заверяет сестрицу, что это недолго, и ведет нас на крышу для разговора. Дескать, там можно уединиться.
– Ну, что происходит? – спрашивает она, едва мы оказываемся снаружи. Крыша общая, но сейчас мы здесь одни. И хорошо. Неспешной походкой Нора направляется к диванчику возле большого стола, и я иду следом. Она устраивается на диване, я присаживаюсь перед нею на стул. Не хочу к ней сейчас приближаться, иначе наш разговор закончится, как обычно. Она пустит в ход любые козыри, лишь бы уклониться от объяснений.
– Это ты мне расскажи, что происходит, – холодно говорю я.
С крыши город как на ладони. Смотрю на Эмпайр‑стейт‑билдинг, и если бы не злость, то просто сидел бы и смаковал этот редчайший момент. Такого, пожалуй, и не было с тех пор, как я приехал в Нью‑Йорк. Целыми днями то на работе, то на учебе. А здесь – яркие фонари, живой шумный город.
Нора облокотилась на спинку дивана.
– Может, объяснишь, что случилось, или прикажешь догадываться? – спрашивает она ровно.
– Интересный вопрос, Нора, очень интересный. Тодд почему‑то уверен, что ты должна что‑то там подписать, и он сообщил, что вы с сестрой отчего‑то не разговаривали, а еще упомянул о какой‑то аварии, в которой, судя по всему, все и дело.
Мне не видно ее лица, скрытого под пологом ночи, и тело ее неподвижно, – она не шелохнулась.
– Он – что?..
Не понимай я ее так хорошо, принял бы это за неподдельное изумление.