— Везут, везут вам письмо… Только, правда, не на курьерском, а на быках, а быки уже неделю не кормлены и не поены.
«Ну и вреднющая же ты, уродина. Сроду бы тебе не выйти замуж!..» — мысленно послал я ей вдогонку, хотя знал, что если еще раз придется задавать ей тот же вопрос, то будет у меня на лице и доброе выражение и улыбка. «Ничего, потерпим… Сережа спешить не любит, вот когда обустроится, то сразу и напишет», — успокаивал я себя.
Отец, встретив как-то Ольгину мать в проулке, поздоровался и спросил: не соскакивает ли с топорища колун. На что Аксинья, не зная и не ведая о нашей тревоге ожидания письма, виновато ответила:
— Спасибо, Петрович, колун сидит как влитой. Вот собираюсь зайти к тебе, чтобы топор поточил, да все боюсь. Уж больно ты занятой, тащишь свою соху по борозде от зари до зари. Ольга-дура дала Трубичихе топор сушняк порубить, а их Мишка, паларыч его расшиби, принялся им рубить доску с гвоздями, да так изнахратил острину топора, что она вся в выбоинах, даже хворост не рубит.
И отец, который, как и мама, выдерживал осторожную тактику, стремясь не проговориться, спокойно отвечал:
— Ладно, приноси, я пропущу его на точиле, да так, что ты его и не узнаешь. Да только Трубичихе не давайте, пора бы и свой топор купить.
Но не знали мы, что вопросами о письме Ольгу Сучкову терзает и Мишка. Он всячески заискивал перед почтальоншей и даже попросил у нее альбом, в котором написал красивым почерком несколько стишков о любви, потом крепко приклеил пасхальную и рождественские открытки, на которых красовались златокудрая голубоглазая, вся в шелке и кружевах девица и ее ухажер-красавец с усиками, с черными, как смоль, волосами, расчесанными на пробор, и карими цыганскими глазами. Два листа альбома Мишка загнул в уголке и подписал «секрет». Уж что он там написал, какой секрет затаил — я не знал.
Толику и Петьке мама строго запретила обращаться к Ольге. Она боялась, что те по-малолетству выболтают то, чего ей знать не положено. Тактика… мамина тактика срабатывала. Дети должны были ее придерживаться. В этом у нее не было сомнения.
На исходе второй недели после отъезда Сережи, Мишка, пожаловавшись на живот, отпросился у классного руководителя и, запыхавшись, прибежал домой взволнованный, с красным лицом.
— Ты понимаешь, мама, вперлась в класс чуть лине посреди урока, раза четыре открывала дверь и все подавала мне какие-то знаки…
— Кто?
— Да эта, рябая. Она теперь заездит меня со своей просьбой.
— С какой просьбой? — не понимала мама.
— Да вот, два альбома притаранила и в каждом по полпуду.