– Ты здесь! – отозвался мужчина вместо ответа, подлетел к любовнице и стиснул в объятиях. – Я же разведчик, – улыбнулся в мягкую красно-рыжую макушку, – я сообщил твоему брату, что ты уже рядом, и вызвался встретить и сопроводить тебя. Сцира! – Приблизил ее лицо, поцеловал. – Поцелуи такие, как я помню… – Рамир с тоской заглянул в глаза женщины, ненавязчиво облизнулся и поцеловал вновь.
Поцелуи даже лучше, чем помнила она. Всего месяц минул с их расставания, а она места себе не находила без него ни дня! Зачем она вообще тогда отослала его? Глупая! Сама все испортила! А могла бы сейчас, как прежде, будоражить окрестные просторы во главе войска, каждую ночь утопая в ласке любимого!
– Не жалей ни о чем, – будто услышав ее мысли, заботливо прошептал Рамир. – У нас есть хотя бы эта ночь, не стоит ее терять.
Сцира вздрогнула, когда мужчина коснулся губами ее лба, и закрыла глаза, отдаваясь во власть его тепла…
Рамир был как никогда пылок и горяч; он так сиял, светился, так чувствовал! Ему невозможно было сопротивляться, ему нельзя было препятствовать, в нем нельзя было сомневаться.
Спустя еще две недели все вернулось на круги своя. Лагерь по-прежнему стоял вокруг крепости, Бансабира вняла уговорам и перебралась из шатра на улице в одно из помещений занимаемого форта. А осажденные решились на отчаянный шаг.
Гобрий стоял в нише стены, над воротами, вглядываясь в крепость врага, слишком понадеявшегося на помощь сюзерена. Он старался не подавать виду, но до сих пор не освоился обходиться возможностями одного глаза. Хотя стоит признать, многие приближенные подмечали его повышенную настороженность, мнительность, нервозность.
Неожиданно ворота города отворились, и целый поток людей вышел на пустырь между фортами. Гобрий, казалось, постаревший от ран на десять лет, сглотнул.
– Позови тану, – хрипло скомандовал одному из караульных.
Когда Бансабира – а следом за ней и Юдейр – взлетела по лестницам к Гобрию, Гистасп, Дан, Раду и даже Одхан с Валом уже были здесь. Всех привлек поднимавшийся до самой поднебесной шум – невыносимый, душераздирающий женский и детский плач.
– Мать лагерей! – выли вышедшие. – Умоляем, во имя Праматери, открой ворота! Пожалуйста! Мы просим тебя! Бансабира Изящная! Ты ведь сама женщина! Умоляем! Именем Всеединой, Бансабира Яввуз! Смилостивься!
– Что здесь происходит? – не веря глазам, спросила тану, оглядывая соратников.
– Оранжевые выродки выгнали их и заперли ворота, – ответил Гобрий. Бансабира прислонилась к стене, вцепившись в парапет и глядя не моргая.
– Выгнали своих жен и матерей? Выгнали детей? – повторила Бану, посмотрев на Гобрия и будто не веря его словам. Будто от этого взгляда что-то изменится, и, когда она вновь повернет голову в сторону пустыря, там никого не окажется.