Если бы у Бансабиры были железные пальцы, она продырявила бы стену, вонзившись в глубь камня – до того напряглись руки.
– Нужно одно ваше слово, тану. Мы выполним любой приказ, что бы вы ни решили, – поддержал Гистасп.
«Мое слово? Мое слово?! Вам-то останется подчиниться, вы всегда сможете спихнуть все на меня. Дескать, какие отличные солдаты – подчиняются не раздумывая. А моя совесть? А моя душа?! Как бы далеко эти несчастные ни ушли, что бы ни сделали… это не Храм Даг, здесь обычные женщины не воительницы, и в мире вооруженных мужчин им не жить. Мы ведь рождаемся в крови и умираем в крови, другого не дано. А этого… Этого мне Праматерь точно никогда не простит. Ни за какую жертву. И они будут сниться мне всю жизнь…»
– Госпожа, – позвал Гобрий мягче, чем, кажется, вообще когда-либо за жизнь обращался к людям. Остекленевший взгляд танши пугал. – Гистасп абсолютно прав, ваше слово – зак…
Бансабира воздела руку в останавливающем жесте. Утерла губы тыльной стороной ладони, будто могла этим стереть грязь греха с потемневшего, как лик Кровавой Шиады, лица.
– Ворота закрыть, стражу усилить. На стенах оставить больше караульных на случай, если от голода они озвереют.
Мужчины молчали как один.
– Вы уверены? – спросил наконец Гистасп.
Бану не ответила – если поступить иначе, то сниться ей будут не только вражеские женщины и дети, но и собственные солдаты. Если, конечно, они со злобы не прирежут ее раньше.
– Подумайте еще раз, – сказал Одхан, чье сердце при виде страдающих сжалось. – Или – простите за дерзость – дайте и нам срок подумать. Пусть все предложат свой вариант действий через два часа. За это время никто не умрет ведь…
Бану обернулась и, точно дракон пламенем, выплюнула:
– Я не позволю своим людям голодать из милости к врагу.
Вздохнула, закончив чуть тише:
– Через пять дней тех, кто не разойдется, перестреляете ночью, а после соберете потраченные стрелы. – «В конце концов, это то немногое, что я могу сделать для них». Обернулась к командирам и телохранителям, пристально следя за каждым.
– Как прикажете, – бесцветно ответил за всех Гистасп.
Ничего не сказав, Бану сделала шаг, и мужчины расступились, пропуская. Достигнув уединения внутри стен, Бансабира велела Юдейру проваливать, а сама, рухнув на кровать, старалась не завыть подобно тем, кто так отчаянно выл далеко снаружи.
Но ни уснуть, ни расслабиться, ни забыться, ни оправдать себя не удавалось. Спустя три четверти часа Бансабира подскочила и принялась шагами мерить комнату. Только пройдя мимо окна по меньшей мере десятый раз, она заметила на подоконнике цветастое пятно. Подошла ближе, широко раскрытыми глазами уставившись на крохотные крашеные камушки – не больше сушеной горошины каждый.