Пока силуэт в ночи мелькал хотя бы расплывчатым пятном, Берад не шевелился. Потом вздрогнул и неожиданно почувствовал, как заметно похолодало. Неужели из-за присутствия Шиады воздух казался ему теплее?
Мэррит зашла в комнату, затворив дверь. Шиада сидела в комнате на краю кровати, без сна, с заплаканным лицом, раскачиваясь. Когда вошла герцогиня, жрица медленно и устало подняла глаза на мать. Взглянула, ничего не сказав. Мать, ее родная мать – только и могла стать сейчас тем утешением, которое бы приняла Шиада. Мэррит села рядом и, просто склонив голову дочери, прижала ее к себе. Девушка молчала, чувствуя, как стекают по щекам то одна капля, то другая.
– Поплачь, девочка, – говорила мать. – Поплачь, родная. Станет легче. В слезах нет ничего постыдного. Покинув Ангорат, я много плакала, ибо быстро поняла, что женщина, не знающая слез, – уже не женщина. Плачь.
– Мама, – тихонько позвала девочка. Девочка, крохотная, будто ей вновь было пять и ей опять привиделось страшное. – Мама.
– Шиада, – отвечала мать, – печаль пройдет, дитя мое. Она всегда проходит.
Итель подняла лицо и воззрилась на Мэррит:
– Почему? Почему, мама? Почему Великая забрала именно Ринну?
– Никто не ответит на этот вопрос, доченька, кроме самой Госпожи Вселенной, но когда Всесильная действительно говорила с нами?
Шиаде захотелось вскричать что всегда, но Мэррит уже опять прижала дочь к себе, укачивая, и жрица смолкла.
– Я могу сказать тебе точно одно: Богиня требует немалой мзды с каждого, кто решает обратиться к Ее культу. Такие поборы страшны даже казначеям и королям. И чем больше проходит времени, тем меньше ты ценишь дарованное тебе Богиней в обмен на страшную плату, которую Она взимает, Шиада. Тем меньше.
Шиада тихонько всхлипнула и отстранилась в недоумении.
– О чем ты говоришь, матушка? – спросила, утирая лицо рукавом платья.
– Когда мы юны и молоды, мы мечтаем выслужиться перед Богиней и храмовницей и делаем все, что нам велят. Таким велением и желанием вознестись перед Матерью я потеряла свое самое драгоценное дитя.
– Драгоценное? – дернулись вверх брови девушки. – Мама, мы обе знаем, что здесь, в Мэинтаре, из нас, четверых детей Стансоров, я – самая никчемная и ненужная, а самый ценный Ронелих.
– Именно, моя дорогая. Он самый ценный для Стансоров, потому что Ронелих – наследник Стансоров. Но я не Стансор, я – Сирин-Страбон. У меня было трое сыновей, Шиада, и все они дожили до взрослых лет. А дочка у меня всего одна, и десять лет назад ее у меня отняли. – Женщина мягко взяла рукой подбородок дочери. – Отняли потому, что я сама отдала ее на Священный остров из какой-то немыслимой жреческой гордыни.