— Я получу Болека, причем навсегда, без возврата тебе, — заверил Борис, да так твердо и спокойно, что Ляля перестала орать. Она удивительно тонко чувствует опасность, отсюда и насторожилась. — Да, да, получу сына, когда ты сядешь. А сядешь ты очень скоро.
Оп! У Ляли бровки поднялись, глазки округлились, ротик замер в приоткрытом состоянии, слово «сядешь» возымело магическое действие. Но всего несколько секунд длился животный испуг, это была первая реакция на смысл, который она якобы не поняла на второй фазе реакции:
— Сяду? Хм! Ты о чем?
— В тюрьму, дорогая, в тюрьму сядешь.
— Что за бред… Ха-ха!..
— Или колонию — сейчас так модно называть обычную тюрьму с решетками, колючей проволокой, камерами и нарами. Предполагаю, это будет строгий режим.
— Что ты несешь? И вообще, как понимать твои слова?
Слова Ляля плохо понимает, настала пора давить ее уликами. Борис достал из папки первую — снимок, который сделал охранник в бизнес-центре, показал, не отдавая в руки:
— Это ты?
А там лица ведь нет, есть шляпа и шарф, фигура в полный рост, разве это доказательство, что на снимке она? Ляле осталось только канать под дурочку:
— Я?! С чего ты решил?
— На тебе пальто, связанное твоей матерью, шляпа твоя…
— Я все продала! Мне понадобились деньги… — зачастила Ляля. — Нам с сыном нужно на что-то жить, ты пока ни копейки не дал, а Болека следует кормить… хорошо кормить, он же растущий организм… одевать. Думаю, на твоей картинке женщина, которая купила у меня одежду… Ей лет сорок… или чуть меньше… Фамилию не знаю, не интересовалась…
Что оставалось делать? Только рассмеяться, слушая примитивные уловки, с помощью которых Ляля пыталась увильнуть от ответа и ответственности, попутно навесить кучу комплексов на бывшего мужа — он и жмот, и безответственный, и не заботится о сыне, мальчик прямо голодает! Тот же Миша, обалдевший от ее наглости, слегка наклонившись к ней, уличил во лжи:
— Ну, Лялька, это ты зря — врешь зря. Муж всегда узнает жену, даже если она наденет паранджу. И Борька, и родители… да что там — я узнаю тебя. Потому что долго с тобой общался, запомнил только тебе присущие положения головы, рук, твою осанку…
— Да что ты ее убеждаешь, — усмехнулся Борис. — Она может врать сколько угодно, но кто ж ей поверит? А это, скажешь, не твой портрет?
Долгонько Ляля изучала изображение себя любимой на прекрасно выполненных рисунках сначала в очках, потом без. Разумеется, она сразу поняла, кто так точно нарисовал ее, видно было, как перенапряжены Лялины шарики под черепом, которые в бешеном ритме искали правдоподобное объяснение.