– Это многое объясняет.
Марк подпер руками подбородок и задумался. Он знал Эмили как ответственную, продумывающую каждое действие виолончелистку, для которой музыка всегда на первом месте. Однако, слушая рассказ, что она поведала, попросив (а то и вовсе умоляя) о личной встрече в свободное от репетиций время, перед ним сидела какая-то другая, лишь выглядящая как Эмили девушка. Она всячески избегала его взгляда, смотря либо в сторону, либо на собственные колени. Марк закинул руки за голову, сцепив их на затылке, и посмотрел в потолок.
– И что ты собираешься делать?
На мгновение Эмили подняла глаза и тут же их опустила. И правда, что она собиралась делать? Вернуться в Россию к чересчур заботливым родителям, снова залезть к ним на шею и снова выдерживать осуждающие взгляды их родственников? Денег достаточно, чтобы протянуть месяц, от силы два здесь, в Штатах. Что потом? Ни друзей, ни хотя бы знакомых, что могли бы приютить, также не было. Да и кому она будет не в тягость, в таком-то положении? Марк – единственный человек в радиусе тысяч километров, с кем ей хотелось поговорить, выговориться, попытаться объяснить недавние события, оправдаться.
– Не знаю…
Эмили вцепилась в брюки и сжимала кулаки.
– Я не знаю, что делать, Марк. Я в полной растерянности. Все это – словно шутка, злобная шутка судьбы. У меня было все, о чем я могла мечтать и… теперь ничего нет.
Не вздумай плакать. Не вздумай!
До слуха долетел шелест бумаги и звук пишущей ручки.
– Вот. – Марк протянул записку. Эмили вопросительно посмотрела на ментора и осторожно взяла кусок бумаги. На нем каллиграфическим почерком был записан некий адрес. Марк спросил: – Знаешь, где это?
Эмили внимательно прочитала надпись, и, порывшись в памяти, отрицательно покачала головой.
– Это в пригороде, на севере-востоке Чикаго. Добраться туда можно на поезде. Будь там завтра после полудня. Я буду ждать.