Ладьи плывут по пути из варяг в греки, вечный Днепр несет к Киеву чудь, мерю, весь, варягов и новгородцев, греет их блеск киевских гривен, светит Владимиру сиянье великокняжеского стола, он улыбается свершающейся надежде, улыбается и Добрыня близкой уже гибели Ольгиного внука, воспрянию древлянской чести. Победа, власть ожидают их, красива для них земля, и как бы сам Днепр уже служит им, помогая гребцам скорым своим течением. Течет Днепр, вливаются в него Сож, Припять, Рось, широко раздвигая холмистые и низинные берега, сверкают под июньским солнцев глубокие темные воды, блестит жемчужная осыпь с тяжелых весел. Вот уже позади земли радимичей, и земли северян с городком Любеч на крутых зеленых склонах, и все ближе, ближе Киев, раскинутый на семи горах, куда метит на отцово место князь Владимир. Вот и Киев во множестве срубов, стен, теремов, но ладья с Рогнедой не заходит в Почайну, на киевскую пристань; плывет она далее, до речки Лыбедь, и вверх по Лыбеди до некоего малого села. Рогнеда ступает на берег, видит вдали в мареве жаркого дня киевские горы, а перед нею огороженный частоколом двор, ворота его открыты, внутри стоит дом под соломенной крышей, старые вишни в два ряда окружают этот дом. Это новый ее кров. Рогнеда останавливается в воротах, ей страшно — следующим шагом начинается ее вторая жизнь, отсеченная от первой новгородскими и варяжскими мечами. Родина, родные, память, надежды и мечты — все сгинуло в потоках крови. Эта кровь застыла позади чернеющими струпьями. Но и впереди мрак неизвестности, и в эту неизвестность вихрем чужого желания вносило Рогнеду — сиротливый лист, обожженный в пожаре княжеских страстей.
На шестом году киевского существования случилось у Рогнеды событие, круто изменившее жизнь. Многим позже, когда все расставилось на должные места, когда в бессонные ночи все было пересмотрено и обдумано требовательным умом, смогла Рогнеда объяснить себе, что произошло с нею в полдень июльского дня, в час дремотного сидения в тени под вишневым деревом. Новая душа вошла в нее в тот знойный предобеденный час — вот как объясняла Рогнеда своей подруге Руте пережитое чувство, и вошла новая душа с внезапной болью удара через солнечный блик. Никто не видел, не приметил, не помешал, поскольку в неуловимое мгновенье обрела она новый дух, да и кто мог приметить и помешать, если самой ей потребовались месяцы для понимания внутренней перемены. Она полусонно присматривала, как у соседней вишни старший Изяслав учил младшего Ярослава бороться, маленькая Предслава таскала на нитке берестовую коробочку с камешками, пуст был остальной двор, словно выгорел под нещадным солнцем. Только в полусотне шагов разморенный зноем приворотник точил нож, чтобы занять тягучее сторожевое время. Так привычна была его внешность, что Рогнеда как бы и не замечала его, и тихая хрипотца камня, ходившего по ножу, угасала в плотной духоте воздуха. И вдруг широкий нож стражника вспыхнул, солнечный луч попал в глаза Рогнеде, и на мгновенье она ослепла, и за этот краткий миг незрячести яркое острие разбило зачерствелую дрему мысли; вдруг словно раскатилась на бревна некая тайная камора, где прятались подспудные, самые важные чувства жизни.